Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Возникающее общественное мнение силой морального авторитета способно было открыто поддержать независимое поведение или осудить «ползание на брюхе» перед властями. С победой большевиков, с созданием однопартийной системы при всех идеальных лозунгах, при постоянных призывах к «чистоте коммунистических рядов», стремлении укрепить коммунистическую мораль путем проведения регулярных партийных чисток мораль общества в целом формировалась под воздействием реальных условий жизни, прежде всего диктатуры коммунистической партии.

С 1918 года членство в правящей партии становится выгодным и привлекательным. Об этом немало говорилось в партийных документах, в речах вождей РКП(б) — ВКП(б), но материалы политконтроля рельефно демонстрируют процесс принятия решения отдельного человека на фоне российской повседневности. Кто-то делал это без особых моральных угрызений, исключительно из желания получше устроиться в жизни, ухватить свой «кусок пирога». «Опять записался в коммунистическую ячейку, — писал один из таких членов партии в августе 1919 года. — Вы сами знаете, что ни один коммунист плохо не живет» [967].

Или вот письмо из Петрограда, август 1919 года: «За мной ухаживает комиссар. Он занимает буржуазную квартиру, обещает одеть меня как картинку, катает меня на автомобиле. На квартире у него чего только нет: несколько пар сапог с лакированными голенищами, разные туфли, каракулевое пальто, рис, масло, хлеб. Он говорит, чтобы я торговала на рынке материями, которых у него черт знает сколько. Комиссар сделал себе и мне на заказ обручальные кольца, толстые, массивные» [968].

В годы Гражданской войны многих останавливала от вступления в партию опасность мобилизации. Письма из разных мест — Владимирской, Курской, Смоленской, Тамбовской и других губерний — свидетельствуют: «Некоторые товарищи залезли в партию как волки в овечьи шкуры, но как узнали про мобилизацию коммунистов, то, как пчелки, стали вылетать из ячейки»; «Когда объявили коммунистам идти на фронт, то они стали правее кадетов и записались в зеленую армию»; «Коммунисты все дезертиры. Когда им дали свободу обирать крестьян, они все были коммунисты, когда же на фронт — все бегут»; «У нас партия разбрелась, которые на фронт отправлены, а то какие уже трусят. На партийные собрания никто не ходит, и я уже не хожу, а билеты на руках у нас» [969].

Руководство партии видело эту опасность и, безусловно, пыталось с ней бороться. На VIII съезде РКП(б) в марте 1919 года В. И. Ленин заявил: «К нам присосались кое-где карьеристы, авантюристы, которые… полезли к нам потому, что коммунисты теперь у власти, потому, что более честные „служилые“ элементы не пошли к нам работать вследствие своих отсталых идей, а у карьеристов нет никаких идей, нет никакой честности» [970].

В борьбе с так называемыми «примазавшимися», «перерожденцами» и тому подобными «чуждыми элементами» проводились партийные чистки, самой масштабной из которых стала кампания 1921–1922 годов, когда из партии исключили около 25 % ее состава. В 1921 году были созданы партийные контрольные комиссии, первоначальной задачей которых являлась защита чистоты «коммунистической морали» в партийных рядах.

Но все эти организационные меры были не в состоянии устранить главное противоречие: наличие одной партии, возникновение системы «партия — государство». Что ставило перед каждым активным человеком, желающим сделать служебную карьеру, дилемму: вступление в комсомол, в партию или отказ от целого ряда профессий, значительное уменьшение шансов на получение высшего образования, продвижение по службе, т. е. невозможность в конечном счете реализовать свой потенциал. В отличие от дореволюционной России, где существовала возможность выбора между государственной, частной и общественной деятельностью, новая власть не предоставляла такой альтернативы. Для значительной части деревенской и рабочей молодежи открывались манящие перспективы социального роста, обещавшие материальный достаток, перемещение в управленческие структуры, «красивую жизнь». Но все это требовало иметь «пролетарское происхождение», упорство в достижении цели, некоторый уровень способностей и, конечно, политическую ортодоксальность.

Часть этих людей была убеждена, что все в жизни определяется исключительно материальными интересами. Очень характерно в этом плане письмо молодого человека из Курска своему товарищу в декабре 1924 года. Хороший пример философии российского «Жюльена Сореля»:

Я не могу себе простить, что родился так поздно или так рано. Если бы лет на 10 раньше, то в революции и мне бы перепал кусок. А если бы лет на 10 позднее, то такой же кусок я сумел бы перехватить в будущую революцию. <…> Видишь захлебывающегося от ораторского восторга коммуниста, знай, что он, сукин сын, только потому в восторге, что получает 200–250 руб., а дай ему 12–15 руб., живо в стане монархистов будет и так везде, куда ни глянь, мерзавец на мерзавце, подлец на подлеце. <…> Взял бы стадо этой поганой сволочи, стадо обывателей, мещан и истер бы в порошок, а порошок бы бросил в клозет [971].

Представляется, что из таких молодых людей вырастала часть кадров 1930‑х годов, в том числе и в органах безопасности, готовых на что угодно, лишь бы выполнить желания руководства и сделать успешную карьеру.

По сути, о том же писала в феврале 1925 года жена военнослужащего из Сарапула Пермской губернии: «Федя, ты спрашиваешь, что меня заставило вступить в комсомол, а то и заставило, что комсомольцу или партийцу везде и все доступно…» [972]Столь же трезво смотрел на эту дилемму родственник ленинградского студента-политехника из деревни Вахрушево Вятской губернии: «Я узнал о твоем намерении попасть в партию. Ты спрашиваешь мнения <…> так вот я считаю, что практически очень выгодно быть коммунистом, особенно человеку с головой» [973]. Теми же соображениями руководствовался и родственник жительницы станции Волосово Ленинградской губернии: «Советовал бы тебе поступить в комсомольскую школу и тогда тебе легче бы все удалось. Ты можешь в душе не отдаваться их поганому учению» [974]. Столь же непритязательно рассуждал красноармеец 2‑го конвойного полка войск ОГПУ из Ленинграда В. Завьялов: «Служба тяжелая, да вдобавок харчи х…, хочу сделаться симулянтом, еще надо записаться в партию РКП, после этого можно будет жить легче» [975].

Судя по этим письмам, у их авторов не было каких-то твердых моральных императивов. Они были готовы делать все, что укрепляло их положение, давало им власть. В свою очередь, власть нуждалась в таких людях. В мае 1925 года крестьянский парень, служивший в армии, писал домой в Архангельскую губернию: «Состою агентом ГПУ Особого отдела, <…> но чур не болтать, т. к. „совсекрет“… Я весь свой комсостав, в том числе и комиссара, отдал под суд. Я даже сам не знаю, каким образом я попал сотрудником ОО ГПУ. В конце декабря приходит один неизвестный для меня <…> и по представлении своего мандата предложил быть его товарищем по службе. Я согласился, только ты об этом никому» [976].

Многие из комсомольцев и коммунистов сами находились в постоянном страхе, скрывая свое происхождение, которое могло стать непреодолимым барьером в продвижении по службе. Что провоцировало, в свою очередь, особое усердие и особую ортодоксальность. Молодой ленинградец в октябре 1925 года писал во Францию: «Для поступления в техникум… имел анкету, что я сын крестьянина-бедняка. Вот только риск у меня большой, понимаешь. Могу влопаться, как „кур во щи“. Только ты помни — ни гугу в письмах против Соввласти о происхождении. А то при случае посадишь в калошу. Будь революционен в письмах» [977].