Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут

Основой Университетской (Национальной) библиотеки Израиля послужил книжный фонд «Мидраша Абраванель» (фамилия древнего еврейского рода, возводящего себя к потомкам царя Давида; дал много выдающихся деятелей в самых разнообразных сферах), который значительно вырос за счет частного собрания еврейских книг врача Иосифа Хазановича из Белостока; за три года до посещения Кнутом Палестины, в 1935 году, она насчитывала около 300.000 томов. Rates — от rate — ‘неудачник’ (франц.). «…где ввоз превышает вывоз на 80 %…» — Ср. в письме к Е. К. из Палестины (вторая половина сентября 1937 г.): «С завтрашнего дня начну жизнь надоедливо-любознательного туриста — начну копить карт-постильно — бедекэровские впечатления и всяческую бухгалтерию („построен Т<ель> А<вив> 28 лет назад, вывоз превышает ввоз на 80, увы, процентов, 100 дунамов кормит…“)» (цит. по: Шапиро, р. 196). Гробница Рахили — младшей дочери Лавана, любимой жены Иакова, которую он получил в жены за четырнадцать лет работы у ее отца. Рахиль долго не могла стать матерью и умерла, родив Иосифа и Биньямина (в русской традиции — Беньямин). Поскольку это случилось во время вторых родов, в дороге, Иаков похоронил ее не в семейном склепе в пещере Махпела: «И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть Вифлеем. Иаков поставил над гробом ей памятник. Это надгробный памятник Рахили до сего дня» (Быт. 35:19–20). «…родственна наполеоновскому 'on s’engage et puis on voit» — ‘сначала ввяжемся, а там посмотрим’ (франц.). Жак Маритэн (Jacques Maritain, 1882–1973) — французский религиозный философ-неотомист; поддерживал тесные отношения с писателями и поэтами Франции (Ш. Пеги, А. Жид, Ж. Кокто), и русскими философами-эмигрантами (Н. Бердяев); после второй мировой войны — французский посол в Ватикане; преподавал в американских университетах (в частности, в Принстонском).

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ

В последний раздел включены статьи и очерки Кнута, написанные им (за исключением первой статьи, «Безделицы для погрома») после его репатриации в Израиль. Публиковавшиеся в газете «Гаарец», они дошли до нас только в ивритоязычном варианте, хотя оригинал представлял собой, по-видимому, текст, написанный на русском языке: вопреки распространенному мнению о том, что Кнут владел литературным ивритом (см.: Струве, с. 344; Седых, с. 264; его же. Русские евреи в эмигрантской литературе. IN: Книга о русском еврействе. 1917–1967. N.Y., 1968, с. 441; Терапиано, с. 226; Краткая Еврейская Энциклопедия. Т. 4. Иерусалим, 1988, с. 398; Д. Глэд. Беседы в изгнании: Русское литературное зарубежье. М., 1991, с. 316; Писатели русского зарубежья (1918–1940): Справочник. Ч. 2. М., 1994, с. 22 (автор статьи о Кнуте А. Чагин); Б. Ю. Поплавский. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма /Сост. и коммент. А. Богословского и Е. Менегальдо. М., 1996, с. 493), следует сказать, что за тот небольшой срок, который был отпущен ему для жизни в Израиле (сентябрь-октябрь 1949 — февраль 1955), он в какой-то мере освоил разговорный язык, использование же его в литературных целях так и осталось несбывшейся мечтой. Обнаружить собственно кнутовские рукописи, равно как и выяснить, кто переводил их на иврит, к сожалению, не удалось. Таким образом, при подготовке статей к публикации в данном издании пришлось пойти на вынужденную обратную их языковую реконструкцию, которая в предлагаемом виде не может, естественно, считаться аутентичным текстом Кнута. Хотя перевод и передает, как кажется, характерные черты авторского стиля, какие-то потери все равно неизбежны. Однако даже в таком, если подобное выражение здесь уместно, «вторичном» качестве, статьи и очерки Кнута представляют известный интерес и как фактически новый и неизвестный штрих его творческой биографии, и как небезынтересный сам по себе опыт критико-очеркового мемуария о жизни той части русской литературы XX в., которая, в силу трагических исторических обстоятельств, оказалась в изгнании. Сам автор, давая своему предприятию имя «маргиналий к истории литературы» (названная так первая из кнутовских статей, печатавшихся в упомянутой газете «Гаарец», стала заголовком для всей серии, исключая написанную как некролог статью «Иван Алексеевич Бунин»), имел, безусловно, в виду не второразрядность собственной литературной судьбы и тем более не рассматривал творческий мир эмиграции эпохи между двумя мировыми войнами как обочину художественной культуры, — под «маргиналиями» понималось нечто иное: те — на фоне больших событий — крупицы живых впечатлений и воспоминаний, которые были им высеяны из своей почти тридцатилетней писательской деятельности в Париже и которые, как он небеспричинно полагал, заслуживали быть сохраненными и переданными читателю.

«Безделицы для погрома». Печатается по газ. «Гаарец» (1938, 4 марта). Статья была, по всей видимости, отправлена Кнутом из Франции после завершения его путешествия в Палестину летом-осенью 1937 г. (на это указывает обозначение места ее написания: Париж). Автор подвергает в ней уничтожающей критике нашумевшую во второй половине 30-х гг. во Франции книгу Л. Ф. Селина «Безделицы для погрома» («Bagatelles pour un massacre»). Французский писатель Луи Фердинанд Селин (наст. фамилия Детуш, 1894–1961), известный своим эпатирующе-парадоксальным творческим дарованием, написал ее после посещения осенью 1936 г. Советского Союза. Глубоко мрачные впечатления от разрушенного до основания гуманистического строя и образа жизни, которые он вынес из этой поездки, приобрели, однако, под его пером грубую антисемитскую форму. К слову сказать, это было не единственное сочинение Селина, где он предстает перед читателем ревностным юдофобом; можно сослаться, например, на другую его книгу, «Попали в переделку» (1941), в которой, по замечанию современного французского критика Ж. Бреннера, «он смеялся… над поставленной на колени Францией и ни на секунду не скрывал своего антисемитизма» (Жан Бреннер. Моя история современной французской литературы. М., 1994, с. 124). Кнут, который под воздействием политических катаклизмов, потрясших Европу, вступает в эти годы в полосу поэтического безмолвия, продлившегося фактически до конца жизни, и обретает голос в новой для себя роли сионистского деятеля (прежде всего как редактор еврейской газеты «Affirmation»), не мог не сознавать, что пыл воинствующего юдофобства, исходивший от талантливого художника был превосходным идеологическим кормом для фашизации европейского общества. «Удивительное дело, — пишет он Е. К. в письме от 29 марта 1938 г., т. е. примерно через месяц после того, как статья о Селине увидела свет: — когда евреев громили в России, немецкие евреи пожимали плечами: „Ах, эта варварская Россия!“, что значило в переводе на немецкий язык: к нам, в культурной Германии, это не относится. Когда начались немецкие зверства, австрийские евреи полагали, что к ним это, конечно, большого отношения не имеет. Теперь, когда в Австрии пошла удивительная мода на еврейские „самоубийства“, франц<узские> евреи еще думают, что это — австрийские дела. „Очень, конечно, печально, но…“ Но волна идет! Недавно состоялся вечер Club du Faubourg, посвященный Селину. Мы, к сожалению, пропустили его, но люди, побывавшие на нем, с удивлением и ужасом открыли наличность ожившей стихийной злобы и вражды к евреям» (цит. по: Шапиро, р. 201). Таким образом, проблема