19-я жена - Дэвид Эберсхоф

— А газеты Бригама знают об этом? — спросила я.

Миссис Хейган колебалась с ответом, и я силой выхватила у нее из рук мормонские газеты. Меня не удивило то, что мое имя поносила его пресса, но я не ожидала такой лжи и столь фальшивых обвинений. Если бы тебе, мой Читатель, пришлось получать все новости исключительно из газет Бригама, как это происходило с большинством Святых, ты поверил бы, что я соткана из таких бесчестных нитей, что могла бы попытаться убедить тебя выкопать из могилы гроб твоей матушки, чтобы отдать мне ее обручальное кольцо.

До сего дня я не знаю, как весть о моем отступничестве вышла наружу, но ее опубликование изобиловало такими подробностями и было таким всеохватывающим, что люди по всей Америке, едва проснувшись, узнавали мою историю. Несколько позже мне стало известно, что я оказалась на первой странице газет и в Сан-Франциско, и в Сент-Луисе, и в Нью-Йорке. И чем дальше от мира Мормонов, тем сенсационнее и сплетнелюбивее становились репортажи.

— Мамочка, посмотри!

— Лоренцо, прошу тебя, отойди от окна!

Но сын меня не слушал. Он отгибал штору, чтобы посмотреть наружу. Я пошла оттащить его от окна и тогда увидела внизу толпу людей. Перед отелем собралось сотен пять человек, они теснились, толкая друг друга, пытаясь протиснуться внутрь. Управляющий, подняв вверх руки, старался навести на улице какой-то порядок.

— Они тут из-за вас, — сказала миссис Хейган.

— Да кто они?

— Репортеры, сочувствующие, противники. Все тут.

Истина доходит и сразу, и постепенно, медленными, твердыми шагами. Я ощущала, как она проникает в меня — глубоким пониманием того, с чем мне придется столкнуться и существовать какое-то время. Я едва могла сдвинуться с места, и миссис Хейган пришлось помочь мне одеться.

Не прошло и минуты после того, как я была одета и мои волосы были убраны в унизанную бусами сетку, как раздался стук в дверь.

— Миссис Янг, это я, судья Хейган. — (Появление судьи помогло мне тотчас же успокоиться.) — Теперь, — сообщил он, — когда кот выпущен из мешка, я хочу, чтобы вы знали, что я очень скоро представлю в суд необходимые бумаги о разводе.

— Когда мы сможем уехать из Юты?

— Настроение там, на улице, не очень подходящее, — ответил Судья. — Я не уверен, что это будет безопасно. Пока, я думаю, вам лучше на некоторое время остаться здесь. Вот, возьмите. Я кое-что принес вам.

Судья протянул мне конверт. Я сразу же узнала почерк. Ни от кого другого на свете я так не жаждала получить весточку.

Мое дорогое дитя!

Я пришла бы сама, чтобы передать тебе это письмо лично, но не решаюсь войти в Немормонский отель, который ты теперь называешь своим домом. Я знаю, как ты страдала в своем браке, знаю, что твой муж во многом не оправдал твоих надежд. Мне больно было наблюдать все это. Я также знаю и тяготы нашего необычного установления: часто и сама я молилась об облегчении этих тягот, часто и сама я помышляла о том, чтобы покончить с брачными обязанностями. И все же я уверена, уверена как ни в чем другом, что многоженство открывает нам дверь на Небеса и что мои страдания здесь, на земле, — это мой путь к Вечному Блаженству. Дитя мое, обдумывай свои слова и дела, ибо они длятся дольше, чем твое физическое естество. И заверяю тебя, дитя мое, что я не могу знаться с тобой в твоем теперешнем состоянии.

— Мама? — Лоренцо положил ладошку мне на колено, возвращая меня от письма к жизни. — Мама, что случилось?

Он забрался ко мне на колени, прижался, его дыхание было теплым от сладкой булочки. Обняв его, я сидела так какое-то время, может быть час, полная жалости к себе. Мне очень хотелось бы сказать, что я встретила первый день своего отступничества с мужеством и уверенностью. Однако, по правде говоря, я никогда не испытывала большего страха, чем тогда.

XVI

БЕГСТВО МОЕЙ МАТЕРИ

С секретера

Лоренцо Ди, Инж.

Баден-Баден-у-Моря,

Калифорния

2 августа, 1939 г.

Профессору Чарльзу Грину

Университет Бригама Янга

Корпус Джозефа Смита

г. Прово

Глубокоуважаемый профессор Грин!

Как это Вам удалось меня отыскать? Столько лет прошло с тех пор, как я в последний раз контактировал с Ютой, что я просто вынужден снять перед Вами шляпу, профессор. Однако, боюсь, я не смогу ответить на Ваши вопросы о моей матери. Не стану упоминать здесь о праве на неприкосновенность частной жизни, хотя отношусь к этому праву с большим уважением. Нет, просто мои сведения слишком скудны для того, чтобы я мог рассказать Вам то, о чем вы хотели бы узнать. Например, когда Вы спрашиваете, обсуждала ли когда-либо Энн Элиза свой развод с другими женами Бригама? Мой ответ: я понятия не имею. Я понимаю, почему вы спрашиваете: для задуманного Вами повествования такая беседа была бы поистине золотым самородком! Однако, прошу Вас, вспомните — в 1873 году мне было всего восемь лет. События, о которых Вы спрашиваете, происходили, когда я был так мал, что не могу доверять своим воспоминаниям о них: в самом лучшем случае они подобны таким воспоминаниям, какие Время, искусный украшатель, расшило прекрасными, хотя и не вполне соответствующими истине цветами. Для Ваших целей это явно не подходит.

Мне следует извиниться за то, что я задержался с ответом, но в последние несколько недель целый ряд дел не позволял мне подойти к письменному столу, в частности, это было связано с белобокими дельфинами, которые стали появляться в бухте в послеполуденные часы. Такое впечатление, что, как только я сажусь отвечать на письма и взглядываю в окно, я вижу их морды с похожими на кружки носами в волнах прибоя. Это зрелище такой чистой радости, как Вы можете себе представить, что я тороплюсь выйти и спуститься по дорожке к берегу. Несколько лет назад я соорудил на утесе «скамью обозрения». Я задумывал ее как место для чтения, но мне никогда не удается приняться за книгу — из-за океана, и солнца, и дельфинов в волнах. Я спускаюсь туда на двадцать минут и обнаруживаю, что потерял всю вторую половину дня.

Некоторое время я раздумывал над тем, чтобы оставить Ваше письмо без внимания. Вы задаете вопросы о многих событиях, которые раньше уже были описаны. Существуют газетные отчеты, документы процесса, опровержения Церкви и, разумеется, книга моей матери. Истории о ее браке с Бригамом рассказывались и пересказывались бессчетное количество раз и оспаривались и отбрасывались столь многими заинтересованными сторонами, что невозможно представить, чтобы осталось еще хоть что-то, о чем следовало бы сказать. Мне жаль, что приходится Вас так разочаровывать.

Должен признаться, что меня потрясло Ваше упоминание о том, что в грядущем сентябре исполняется 50 лет со дня издания манифеста Президента Вудраффа, отвергающего полигамию. Кажется, что все это было намного раньше, почти в древности, — такое расстояние отделяет нас от него сегодня, и в то же время это представляется недавним, как сон, виденный прошлой ночью. Моя мать — это я знаю — очень гордилась тем, что Церковь изменила свой взгляд на многоженство, — возможно, слишком гордилась. Оставляю Вам и другим историкам определить роль моей матери в изменении этого взгляда Церкви. Несомненно, какую-то роль она сыграла. Несомненно также, что это не только ее заслуга. Истина лежит где-то посредине, но разве это не всегда так?

Я вот что скажу Вам: в годы, предшествовавшие этому повороту Церкви на сто восемьдесят градусов, когда в 1882 году был принят акт Эдмунда, а через пять лет — Эдмунда-Таккера[110] и раздавался весь этот барабанный бой из Вашингтона, я был убежден, что федеральное правительство и Святые столкнутся меж собой в битве библейского масштаба, которая повлечет за собой крах мормонства. Посмотрите на Бригама: он был готов даже пойти в тюрьму из-за этой проблемы! (Кстати, это напомнило мне, что я как-то не слышал никаких разговоров ни о письме Бригама, ни о его дневнике или чего там еще, что касалось бы времени его заключения. Впрочем, как я мог бы об этом услышать?) В годы, предшествовавшие 1890-му, я представлял себе великую битву воль — смертный бой Святых с вооруженными силами США. Но в конце концов мормоны уступили. Они отказались от многоженства простым изменением политики. Совершив это, они выбрали будущее. И взгляните на них сейчас! (Полагаю, мне надо бы сказать: «Взгляните на себя!») Сколько вас теперь? Сколько миллионов еще прибавится? Останься Церковь при прежнем взгляде на многоженство, можно спокойно утверждать, что она иссохла бы и скатилась на обочину.

Позвольте мне сказать Вам, что я высоко ценю Ваше понимание ироничности всего этого. Если бы Ваше письмо не свидетельствовало об этом, я быстренько убрал бы его подальше. Но, как Вы говорите, время меняет нашу точку зрения. Эта мысль с недавних пор занимает мой ум. Откровенно говоря, последнее лето оказалось довольно тягостным. В июле прошлого года я потерял жену. Месяцев девять после ее ухода мне удавалось загонять горе назад в его клетку, но годовщина отперла дверь и снова выпустила зверя на волю. Утешения нет. Ее звали Розмари. Глаза у нее были голубые, как зимний океан. Мы прожили вместе сорок три года.