Русская история. Том. 3 - Михаил Николаевич Покровский

политические формы ставят препятствия; в минуты застоя буржуазия всегда «правеет». Но общественная сила — промышленная буржуазия, в России 80-х годов далеко не была еще силой решающей, — какой почти она стала позже. Решающую роль продолжало играть землевладение: крупное — непосредственно державшее в руках политическую власть, среднее — господствовавшее в «местном самоуправлении», в земстве. Политическое настроение этих групп в первой половине века диктовалось, как мы видели, прямо и непосредственно — хлебными ценами. Вздорожание хлеба на европейском рынке сделало помещиков 50-х годов из крепостников либералами. На «крепких» ценах двух следующих десятилетий держалось «буржуазное настроение» русского дворянства при Александре II. Как обстояло дело при Александре III? Дадим говорить опять цифрам. Вот данные, характеризующие изменения в ценах на пшеницу и рожь на главнейших европейских рынках за двадцатипятилетие — с 1870 по 1895 год:

1[186]

Так обстояло дело на Западе; совершенно естественно, что русский производитель, вывозя свой хлеб за границу, получал за него все меньше и меньше.

Цены русского хлебного экспорта дают возможность детализировать слишком суммарное впечатление первой нашей таблицы. Из последней видно лишь, что цены на хлеб в Европе, со второй половины 70-х годов, неуклонно падали — и особенно сильно падали они как раз в 80-х годах. Данные русского экспорта хлебов свидетельствуют, что это падение происходило не одинаково равномерно для всех хлебов: пшеница падала неудержимо, рожь держалась гораздо устойчивее, а в начале 80-х годов даже поднялась в цене. Но мы уже знаем различное социальное значение обоих этих видов хлеба: пшеница всегда была барским хлебом, рожь — мужицким. Вот данные, которые еще раз иллюстрируют это:

Мы не будем останавливаться на этом чрезвычайно характерном проникновении «белого хлеба» на крестьянскую землю: это явление лежит вне рамок вопроса, занимающего нас сейчас. Сейчас для нас важно, что падение хлебных цен в 80-х годах должно было сильнее отразиться на положении крупного помещичьего землевладения, нежели мелкого, крестьянского. Мы видели, что непосредственно после крестьянской реформы дворянство довольно прочно держало в своих руках землю; обычное представление об «оскудении» помещичьего класса для 60—70-х годов является предрассудком. Но оно становится ужасающей, для дворянства, истиной в 80-х и 90-х годах. «Частная» (вненадельная крестьянская) земля так распределялась у нас по сословиям и по годам:

Дворяне из владельцев более 3/4 «частной» земли в 1877 году превратились к концу столетия во владельцев едва половины! Тогда как процент земли, состоявшей в частной собственности крестьян, увеличился за тот же период времени с лишком втрое. По отдельным губерниям — и как раз тем, которые являются главными очагами зернового хозяйства, — цифры еще рельефнее: в Казанской губернии за восемнадцать лет, с 1877 по 1895 год, дворяне потеряли треть своей земли (32,8 %), в Самарской — почти треть (30,5 %), почти столько же в Саратовской (27 %). Рост же крестьянского землевладения выразился не только в покупке дворянской земли лицами крестьянского звания, но, и еще рельефнее, в колоссальном росте крестьянской аренды за эти годы. Этот спрос на арендную землю выразился в не менее колоссальном росте арендных цен за конец 70-х и начало 80-х годов, — по ним-то мы и можем составить себе представление о размерах явления. В Бугульминском уезде той самой Самарской губернии, которая видела в эти годы такой разгром дворянской земельной собственности, вот какое изменение испытали арендные цены:

В Бахмутском уезде Екатеринославской губернии «последний период (1881–1884) ознаменовался значительным подъемом арендных цен, в 2 1/2 и 3 1/2 раза против максимальных цен предшествующего периода». В Сычевском уезде Смоленской губернии мы имеем следующую шкалу арендных цен, по пятилетиям — с 1866 по 1885 год:

По годам — Коэффициент возрастания для каждого

1882 — 1,7 %

1883 — 2,8 %

1884 — 26,5 %

1885 — 34,8 %

Автор, у которого мы заимствуем эти цифры, при всем своем народничестве, дает факту объяснение совершенно не «народническое». В Хвалынском уезде (Саратовской губернии) особенно сильное возвышение цен (800—1000 %), говорит он, замечается в волостях с «цветущим» земледелием, где спрос на земли превышает предложение. «Переходим к серии причин вздорожания аренд… Нельзя не заметить, прежде всего, что в этом смысле влияет всякое проявление капитализма в применении его к земледелию»[187]. Знаменитая дифференциация крестьянства, на которую возлагали такие надежды марксистские писатели 90-х годов, — надежды, несомненно отчасти обманутые историей следующего десятилетия, — относится главным образом именно к этому времени: некоторая аберрация марксистской статистики тем и объясняется, что в ее распоряжении были преимущественно данные земских переписей 80-х годов, — периода, когда проникновение буржуазных отношений в русскую деревню шло максимальным темпом, как сравнительно с предшествующими, так и сравнительно с последующими десятилетиями.

Основываясь на тех же знакомых нам крестьянских «бюджетах» Воронежской губернии, которыми оперировал Щербина, В. Ильин дал такую выразительную статистическую картину расслоения русского крестьянства:

Наиболее «денежным» являлось в 80-х годах хозяйство самой бедной и самой богатой групп: сельского пролетариата и сельской буржуазии. Хозяйство «среднего» крестьянина было гораздо «натуральнее». А каких размеров достигало тогда это расслоение, показывает произведенное тем же автором, по конским переписям 1889 и 1891 годов, вычисление количества лошадей, приходившегося на ту или иную группу крестьянства. Он резюмирует это вычисление так: в руках 22 % дворов сосредоточено 9 1/2 миллионов лошадей из 17 миллионов, т. е. 56,3 % всего числа. Громадная масса в 2,8 миллиона дворов совсем обделена, а у 2,9 миллиона однолошадных дворов лишь