Марш 30-го года - Антон Макаренко

7

Доктор Петр Павлович Остробородько давно заведовал земской больницей, расположившейся на краю города, но усадьбу купил поближе к центру широкий многокомнатный дом, окруженный верандами, цветниками, садом.

Не только в нашем городе, но и в других городах Петр Павлович считался врачом-чародеем. Петр Павлович добросовестно поддерживал свою медицинскую славу хитрыми рецептами, золотым пенсне и умными разговорами. Честно служила славе и небольшая бородка Петра Павловича, делавшая его похожим на самого Муромцева, председателя Первой Государственной думы. Может быть, и в самом деле Петр Павлович был талантливым врачом, но несомненно, что это был человек общественный и богатый. Богатств его, правда, никто не считал, но никто не жил в нашем городе так широко и красиво.

В доме Остробородько всегда собирался цвет городской молодежи, привлекаемый сюда не столько славой Петра Павловича, сколько гостеприимством и красотой его дочери Нины Петровны. Нина Петровна была уже помолвлена с сыном отца Иосифа - Виктором Троицким, но это обстоятельство почему-то никто всерьез не принимал. Нина была красива: высокая, нежная, медлительная, всегда ласково-задумчивая и приветливо-сдержанная.

Брат ее, Борис Петрович, студент Петербургского технологического института, считался человеком глупым, и этой славе не мешали ни его красота, ни веселый нрав, ни общая симпатия, его окружающая. Еще в реальном училище товарищи считали долгом чести вывозить Борю во время экзаменов, а в технологическом институте прямо с его зачетной книжкой ходили к профессорам и сдавали за Борю зачеты, не столько, впрочем, из чувства дружбы, сколько из мальчишеской любви к студенческим анекдотам.

На веранде Остробородько собралась большая компания. Говорили исключительно о надвигающейся войне. Городской врач, кругленький и остроглазый человек, Василий Васильевич Карнаухов, называемый в городе чаще просто Васюней, ораторствовал воодушевленно:

- Уверяю вас честным словом - демонстрация! Что вы шутите? Франция и Россия! Немцы еще не сошли с ума. Вы думаете, они рискнут из-за Франца-Фердинанда? Мы своей силы не знаем, а немцы знают. Это не девятьсот четвертый год! Великая Россия! Великая Россия, господа!

Борис стоял против группы женщин, обрывал чайную розы и очень ловко бросал ее лепестки в прически дам. Дамы встряхивали головами, улыбались красивому Борису и старались внимательно слушать Васюню. Продолжая игру, Борис говорил:

- Австрийцы что? А вот пруссаки нам зададут, зададут, зададут... После каждого слова Борис бросал новый лепесток.

У барьера веранды стоял и смотрел в сад широкоплечий, лобастый жених Нины - Виктор Осипович Троицкий. Он сомкнул тонкие губы, и было видно, что он одинаково презирает и тех, кто боится немцев, и тех, кто не боится. Белый китель следователя, золотые пуговицы с накладными "зеркальцами", бархатные петлицы, белые красивые руки - все отдавало у Виктора Осиповича мужской серьезностью.

- Виктор, будет война? - крикнул Петр Павлович с другого конца веранды. - Будет или не будет? Мне твое слово нужно, я этим вертопрахам не верю.

Троицкий обратился к будущему тестю:

- Я не пророк, Петр Павлович, я пока только следователь.

- Говорите, следователь, не ломайтесь, - сказала одна из дам.

- В таком случае будет, - ответил Троицкий, круто повернувшись к обществу.

- И победная?

- Надеюсь. Мужики не подведут. Вот... пролетарии...

- Подведут, - закричал Борис и бросил остаток чайной розы к дамским ножкам.

Все засмеялись. Петр Павлович, сидя в качалке, замахал руками на Троицкого:

- Брось, брось! никто не подведет! Да вот же и представитель пролетариата. Алексей Семенович, успокойте, голубчик, старика.

Алексей редко бывал в этом доме, сегодня затащил его Борис на правах однокашника. Алешке всегда казалось, что здесь слишком высокомерно относятся к его бедности. Но иногда и тянуло попасть в этот барский уют, в среду красивых женщин и хороших настроений. Приятно было ощущать близость Нины.

Сегодня Алеше не нравился разговор, и он хотел уйти, но Нина оставила всех остальных гостей, поставила перед ним стакан чаю и печенье, села рядом:

- Уйдете, всю жизнь буду обижаться!

И Алексей сидел и смотрел в стакан, стесняясь своей ситцевой

косоворотки. Вопрос Петра Павловича застал его неподготовленным, он покраснел. Борис закричал:

- Пролетариат подумает!

Следователь один не смеялся и строго смотрел на Алешу:

- Интересно!

Алеша сказал:

- Почему вас интересует пролетариат? А командиры?

Троицкий ответил ему, почти не раздвигая сухих холодных губ:

- Командиры меня тоже интересуют. Но в вопросе о командирах вы, вероятно, менее компетентны.

- То есть в каком смысле командиры? В каком смысле? - Петр Павлович заерзал в качалке. - Официцерский корпус у нас великолепен. Вы согласны, господин Теплов?

Алексей пожал плечами.

- Не согласны?

Алексей смотрел на Троицкого серьезно, но его губы проделали ряд упражнений, которые в любой момент могли перейти в улыбку:

- Я думаю, что наши офицеры... умеют умирать.

- Благодарю вас, - насмешливо сказал следователь.

- Ну и прекрасно! А чего тебе еще нужно? - радостно закричал Борис.

- Какой ты все-таки... повеса, - укоризненно проговорил Петр Павлович. - Что ты говоришь?

Борис с таким вы выражением радостного оживления воззрился на отца, но отец забыл о нем и внимательно обратился к Алеше:

- О, вы не так просто ответили, Алексей Семенович! В ваших словах есть, знаете, такой привкус: вы говорите, умирать умеют, а дальше? Чего они не умеют?

- Я боюсь, что они не умеют побеждать.

- Вы прелесть! - прошептала Нина.

- Вот, вот! - Петр Павлович подскочил в качалке. - Ты слышишь, Виктор?

- Слышу. Только господин Теплов ошибается или... хочет ошибиться. Офицеры умеют и побеждать.

Петр Павлович решительно откачнулся назад и покачал головой:

- Да-а! Если вспомнить прошлую войну, прогноз насчет "побеждать" слабоватый выходит.

Троицкий застегнул верхнююю пуговицу кителя:

- В неудачах японской войны виноват не офицерский корпус, а... вы знаете, кто.

- Двор?

- Не двор, а правительство; впрочем, пускай и двор.

- А Куропаткин, Стессель, Рождественский? Паршивые стратеги.

- Найдутся и хорошие. Во всяком случае, я рад, что господин Теплов признал за офицерами способность умирать. Это очень хорошая способность. У многих ее не бывает.

- Я бы предпочел все-таки, чтобы у офицеров была и способность руководить армией, - сказал Алеша медленно и улыбнулся.

- Как это вы важно говорите: я бы предпочел. Кто вы такой?

Алеша поднялся за столом и одернул рубашку.

- Кто такой я? Если разрешите, - я гражданин той самой великой России, о которой говорил Василий Васильевич.

- Здорово ответил! - закричал Борис. - Честное слово, здорово!

Петр Павлович засмеялся в лицо следователю.

- Срезали следователя, а главное, не ответили насчет пролетариата...

Троицкий нахмурил брови:

- Я надеюсь, и на этот вопрос господин Теплов ответит с таким же достоинством, тем более, я повторяю, что в этом вопросе он более компетентен.

Алеша решил уходить. Он пожал руку Нине, но она задержала его руку и подняла к нему глаза.

- Отвечайте, отвечайте, - сказал она чуть слышно.

У Алеши вдруг стало светло на душе от этой маленькой ласки, и он сказал, подойдя к следователю:

- Виктор Осипович, вы помните забастовку тысяча девятьсот пятого года?

- К чему это? - гордо спросил следователь.

- Пролетариат - это очень большая сила, гораздо, гораздо больше, чем вам кажется.

- Ну?

- Я думаю, что пролетариат не удовлетворится командирами, которые умеют только красиво умирать. Этого будет мало.

Троицкий прищурился:

- И что он сделает с ними?

- Я не пророк, я только студент.

- И я студент, - закричал Борис, - но я предсказываю: будут большие неприятности.

Все засмеялись. Петр Павлович с осуждением посмотрел на сына, пожал руку Алеше и сказал:

- Будем надеяться на лучшее, Алексей Семенович.

Нина спустилась в сад рядом с Алешей. Он с удивлением и радостью посматривал на нее, она молчала, склонив красивую белокурую голову.

- Я незаслуженно пользовался сегодня вашим вниманием, Нина Петровна. Я страшно вам благодарен.

- Приходите чаще, - сказала негромко Нина. - Хорошо?

8

Возвращался Алеша на Кострому около десяти часов вечера. В конце прямой улицы горели огни вокзала, а за ними потухали последние пожары заката. От заката протянулись по небу неряшливые космы облачных следов - ленивой метлой подметал кто-то сегодня небеса.

По узким кирпичным тротуарам пробегала обычная вечерняя толпа. Люди спешили к домам, уставшие, без толку суетливые, без нужды разговорчивые. Трамваи ковыляли с такой же излишней торопливостью и скрывались в неразборчивой перспективе улицы, а их грохот тонул в еще более оглушительном перекате подвод, передвигающихся где-то ближе к вокзалу. Из этого сложного, надоедливого шума как-то случайно и незаметно возник более настойчивый, высокий и упорядоченный звук. С резким треском, подскакивая колесами на булыжниках, проехал извозчик и уничтожил этот звук, но силуэт извозчика был еще хорошо виден, а из-за него уже вырвался строгий и сухой, уверенный барабанный бой. Через несколько секунд он покрыл шум улицы. Люди на тротуарах сбились к краям, заглядывая в даль улицы.