Повести - Быков Василь Владимирович

любопытством голос девочки:

- Дядя, а вы партизаны?

127

- А тебе зачем знать? Пацанка еще.

- А вот и знаю, что партизаны.

- Знаешь, так помолчи.

- А того дядю, наверно, ранили, да?

- Ранили или нет, о том ни гугу. Поняла?

Девочка промолчала. Разговор на минуту затих.

- Я за мамкой сбегаю, хорошо?

- Сиди и не рыпайся. А то еще накличешь какую холеру.

- Холера на них! Люди мы или скотина?

- Были люди...

Но это уже не настоящее - это голоса из прошлого. Сознание Сотникова еще успевает отметить этот

почти неуловимый переход в забытье, и дальше уже видится тот, раненный в ногу лейтенант, который

едва ковыляет в колонне, опираясь на плечо более крепкого товарища. У лейтенанта забинтована еще и

голова. Бинт старый, грязный, с запекшейся коркой крови на лбу; иссохшие губы и нехороший

лихорадочный блеск покрасневших глаз придают его исхудавшему лицу какой-то полусумасшедший вид.

От его раненой ноги распространяется такой смрад, что Сотникова слегка мутит: сладковатый запах

гнили на пять шагов отравляет воздух. Их гонят колонной в лес - реденький соснячок при дороге. Под

ногами пересыпается белый, с хвойными иголками песок, нещадно жжет полуденное солнце. Конные и

пешие немцы сопровождают колонну.

Говорят, гонят расстреливать.

Это похоже на правду - тут те, кого отобрали из всей многотысячной массы в шталаге:

политработники, коммунисты, евреи и прочие, чем-либо вызвавшие подозрение у немцев. Сотникова

поставили сюда за неудачный побег. Наверно, там, на песчаных холмах в сосняке, их расстреляют. Они

уже чувствуют это по тому, как, свернув с дороги, настороженно подобрались, стали громче прикрикивать

их конвоиры - начали теснее сбивать в один гурт колонну. На пригорке, видно было, стояли и еще

солдаты, наверно, ждали, чтобы организованно сделать свое дело. Но, судя по всему, случаются

накладки и у немцев. Колонна еще не достигла пригорка, как конвоиры что-то загергетали с теми, что

были на краю соснячка, затем прозвучала команда всем сесть - как обычно делалось, когда надо было

остановить движение. Пленные опустились на солнцепеке и под стволами автоматов стали чего-то

ждать.

Все последние дни Сотников был словно в прострации. Чувствовал он себя скверно - обессилел без

воды и пищи. И он молча, в полузабытьи сидел среди тесной толпы людей на колючей сухой траве без

особых мыслей в голове и, наверно, потому не сразу понял смысл лихорадочного шепота рядом: «Хоть

одного, а прикончу. Все равно...» - «Погоди ты. Посмотрим, что дальше». - «Разве неясно что». Сотников

осторожно повел в сторону взглядом - тот самый его сосед-лейтенант незаметно для других доставал из-

под грязных бинтов на ноге обыкновенный перочинный ножик, и в глазах его таилась такая решимость,

что Сотников подумал: такого не удержишь. А тот, к кому он обращался, - пожилой человек в

комсоставской, без петлиц гимнастерке - опасливо поглядывал на конвоиров. Двое их, сойдясь вместе,

прикуривали от зажигалки, один на коне чуть поодаль бдительно осматривал колонну.

Они еще посидели на солнце, может, минут пятнадцать, пока с холма не послышалась какая-то

команда, и немцы начали поднимать колонну. Сотников уже знал, на что решился сосед, который сразу

же начал забирать из колонны в сторону, поближе к конвоиру. Конвоир этот был сильный, приземистый

немец, как и все, с автоматом на груди, в тесном, пропотевшем под мышками кителе; из-под мокроватой

с краев суконной пилотки выбивался совсем не арийский - черный, почти смоляной чуб. Немец

торопливо докурил сигарету, сплюнул сквозь зубы и, по-видимому намереваясь подогнать какого-то

пленного, нетерпеливо ступил два шага к колонне. В то же мгновение лейтенант, словно коршун,

бросился на него сзади и по самый черенок вонзил нож в его загорелую шею.

Коротко крякнув, немец осел наземь, кто-то поодаль крикнул: «Полундра!» - и несколько человек,

будто их пружиной метнуло из колонны, бросились в поле. Сотников тоже рванулся прочь. Лейтенант,

который сначала бежал, но вдруг споткнулся, упал на бок под самые ноги Сотникову и тут же ножом

широко полоснул себе поперек живота. Сотников перескочил через его тело, едва не наступив на

судорожно скрюченную руку, из которой, коротко сверкнув мокрым лезвием, выпал в песок маленький, с

указательный палец, ножик.

Замешательство немцев длилось секунд пять, не больше, тотчас же в нескольких местах ударили

очереди - первые пули прошли над его головой. Но он бежал. Кажется, никогда в жизни он не мчался с

такой бешеной прытью, и в несколько широких прыжков взбежал на бугор с сосенками. Пули уже густо и

беспорядочно пронизывали сосновую чащу, со всех сторон его осыпало хвоей, а он все мчал, не

разбирая пути, как можно дальше, то и дело с радостным изумлением повторяя про себя: «Жив! Жив!»

К сожалению, соснячок оказался совсем узенькой недлинной полоской, которая через сотню шагов

неожиданно окончилась, впереди разлеглось уставленное рядами крестцов сжатое поле. Однако

деваться ему было некуда, и он рванулся дальше - по стерне через поле, туда, где курчавились зеленые

кусты ольшаника.

Тут его скоро заметили, сзади раздался крик, треснул недалекий выстрел - пуля, словно кнутом,

хлестко стеганула его по брюкам, разрубив пустой портсигар в кармане. Сотников явственно

почувствовал этот удар и оглянулся: низко пригнувшись над гривой лошади и вскинув правую, с

128

пистолетом руку, за ним скакал всадник. От лошади, понятно, не уйдешь, и Сотников повернулся лицом к

преследователю. Конь едва не сшиб его с ног, в последний момент он как-то увернулся от его копыт,

метнувшись за ближайший в ряду крестец. Немец, резко откинувшись в седле, выбросил руку -

грохнувший выстрел перебил на верхнем снопе перепясло - солома, туго пырснув в стороны, осыпалась

на стерню. Но Сотников все же уцелел и в отчаянном порыве схватил из-под ног камень - обычный,

размером в кулак, полевой булыжник. Опять как-то уклонившись от лошади, он с силой бросил камень

прямо в лицо всаднику, тот преждевременно грохнул выстрелом, но и в этот раз мимо. Почувствовав

спасительную силу в этих камнях, Сотников начал хватать их из-под ног и швырять в немца, который

вертелся на разгоряченном коне вокруг, норовя выстрелить наверняка. Еще два выстрела прогремели в

поле, но и они не задели беглеца, который, обрадовавшись своей удаче, с камнем в руке бросился за

другой ряд крестцов.

Пока немец управлялся со вздыбившимся конем, Сотников пробежал десяток шагов к следующему

ряду я снова круто обернулся, чтобы ударить навстречу. На этот раз он попал в голову лошади, и немец

снова промазал. Сотников швырнул в него еще три камня подряд, увертываясь от лошадиных копыт и

все дальше перебегая от крестца к крестцу. Но вот крестцы кончились, в ряду остался последний.

Сотников в изнеможении упал за ним на колени, сжав в руке камень. В этот раз немец решительно

направил коня на крестец, видимо намереваясь сшибить беглеца копытами. Конь высоко взвился на

задних ногах и, екнув селезенкой, тяжело прыгнул, обрушивая крестец и заваливая снопами Сотникова.

Падая, тот, однако, радостно вскрикнул - промелькнувший перед ним парабеллум в руке немца круто

выгнулся вверх затвором: вышла обойма. Поняв свою оплошность, немец сгоряча резко осадил коня, и

тогда Сотников, вскочив, со всех ног бросился, к недалекому уже кустарнику.

Его преследователь потерял несколько очень важных секунд, пока перезаряжал пистолет - для этого

надо было придержать коня, - и Сотников успел добежать до ольшаника. Тут уже конь ему был не

страшен. Не обращая внимания на опять раздавшиеся выстрелы, а также ветки, раздиравшие его лицо,