Тень ветра - Карлос Сафон

— Я уже много лет как потерял с ним связь. Единственное, что я знаю, это что в последнее время Каракс жил в Италии.

Алдайя был готов к такому ответу:

— Ты меня разочаровываешь, Микель. Я-то думал, что время и несчастья заставили тебя стать мудрее.

— Есть разочарования, делающие честь тому, кто является их источником.

Алдайя, худой, изнуренный, едва державшийся на ногах, только рассмеялся в ответ.

— Фумеро просил передать вам свои искренние поздравления по поводу вашего бракосочетания, — сказал он, уходя.

Услышав это, я почувствовала, как ледяная рука сжала мне сердце. Микель ничего ему не ответил, но ночью, когда мы оба, обнимая друг друга, безуспешно пытались заснуть, я поняла, что Алдайя попал в самую точку. Мы все были прокляты.

Прошло несколько месяцев, но у нас не было новостей ни от Хулиана, ни от Хорхе Алдайя. Микель продолжал подрабатывать в нескольких газетах Барселоны и Парижа. Он не вставал из-за пишущей машинки, капля по капле создавая то, что он называл легким чтивом для чтения в трамвае. Я все еще работала в издательстве Кабестаня. Наверное, потому, что это была единственная для меня возможность почувствовать себя ближе к Хулиану. Он прислал мне короткое письмо, в котором говорилось, что он работает над новым романом под названием «Тень ветра» и планирует закончить его через несколько месяцев. В письме не было ни единого намека на то, что мы пережили с ним в Париже. От него веяло холодом и отчужденностью. Но все попытки возненавидеть Хулиана оказались напрасными. Я уже начинала верить, что не просто любила этого человека, а была больна им.

Микель не питал никаких иллюзий относительно моих чувств к нему. Он дарил мне любовь и безграничную преданность, не требуя ничего взамен. Я никогда не слышала от него ни слова упрека или сожаления. Со временем кроме дружбы, связавшей нас, я стала испытывать к нему безграничную нежность. Микель открыл на мое имя счет в банке, на который переводил почти все, что получал за свои статьи. Он никогда не отказывался ни от какой работы, даже в мелких газетенках. Он писал под тремя псевдонимами, работая по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Когда я спрашивала, зачем он столько пишет, он лишь молча улыбался или же отвечал, что скучает без дела. Между нами никогда не существовало лжи или недомолвок. Микель знал, что скоро умрет, что болезнь отвоевывает у него месяц за месяцем.

— Обещай мне, что, если со мной что-нибудь случится, ты возьмешь эти деньги, снова выйдешь замуж, заведешь детей и забудешь нас всех навсегда. В первую очередь, меня.

— Ну за кого я выйду замуж, Микель? Не говори глупостей.

Иногда я замечала, как, сидя за своим столом, он смотрит на меня с мягкой улыбкой, и понимала, что одно мое присутствие для него дороже всех сокровищ мира. Каждый вечер Микель заходил за мной в издательство. Для него это были единственные за целый день мгновения отдыха. Я смотрела, как, сгорбившись и постоянно кашляя, он бредет по улице, всеми силами пытаясь сохранять твердость духа, что давалось ему все с большим трудом. Обычно мы шли куда-нибудь перекусить или просто любовались витринами магазинов на улице Фернандо, а потом возвращались домой. Там он вновь усаживался за письменный стол и засиживался за работой далеко за полночь. Микель благословлял каждый миг, что мы проводили вместе. Каждую ночь он спал, крепко обнимая меня, а я старалась скрыть слезы, ненавидя себя за то, что не могу любить этого человека так же, как он меня любил, за неспособность дать ему все то, что я когда-то безответно бросила к ногам Хулиана Каракса. Каждую ночь я клялась себе, что забуду Хулиана, что посвящу остаток своей жизни Микелю, чтобы сделать его счастливым и вернуть ему хотя бы малую толику того, что так бескорыстно дал мне он. Я была любовницей Хулиана всего две недели, и я останусь женой Микеля навсегда. Если ты когда-нибудь прочтешь эти страницы и станешь судить меня так же, как это сделала я, доверив свою историю бумаге, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало проклятий и угрызений совести, навсегда запомни меня такой, Даниель.

Я получила рукопись последнего романа Хулиана в конце 1935 года. Не знаю, от досады или от страха, но я отдала ее в типографию, даже не прочитав. Микель на последние сбережения оплатил издание на несколько месяцев вперед. А Кабестаню из-за серьезных проблем со здоровьем уже ни до чего не было дела. На той же неделе доктор, лечивший Микеля, пришел ко мне в издательство крайне озабоченный. Он заявил, что если Микель не перестанет работать в таком напряженном ритме, нам придется оставить все наши попытки победить его болезнь.

— Ему надо жить в горах, а не в Барселоне, где он вдыхает пыль и гарь. Он не кошка, ему не дано прожить девять жизней, а я ему не нянька. Заставьте его поскорее образумиться. Меня он совсем не слушает.

В полдень я решила зайти домой, чтобы поговорить с Микелем. Подойдя к двери, я вдруг услышала голоса. Микель с кем-то спорил. Сначала я подумала, что пришел кто-то из издательства, но потом мне показалось, что в разговоре промелькнуло имя Хулиана. Услышав шаги за дверью, я бегом поднялась на лестничную площадку верхнего этажа и спряталась в темноте. Оттуда мне удалось рассмотреть посетителя.

Это был мужчина, одетый в черное, на его лице застыло выражение глубокого безразличия, черные невыразительные глаза были похожи на рыбьи, а губы напоминали открытую рану. Прежде чем спуститься вниз по лестнице, он замер на мгновение и поднял взгляд к скрывавшему меня полумраку верхнего этажа. Я отпрянула к стене, затаив дыхание. Посетитель несколько секунд продолжал вглядываться в темноту, облизывая губы в плотоядной улыбке, словно почуяв мой запах, а потом стал медленно спускаться по лестнице. Я не выходила из своего укрытия, пока звук его шагов не стих где-то внизу. В воздухе растекался сильный запах камфоры. Микель сидел в кресле напротив окна, безжизненно свесив руки. Губы его дрожали. Я спросила, кто был этот человек и чего он хотел.

— Это был Фумеро. Он принес известия о Хулиане.

— Что он может знать о Хулиане?

Микель с тоской посмотрел на меня:

— Хулиан женится.

Услышав эти слова, я буквально лишилась дара речи и без сил опустилась на стул. Микель, сжав мои руки в своих, сдавленным голосом, словно каждое слово давалось ему с большим трудом, принялся рассказывать мне подробности своего разговора с Фумеро и объяснять, что из этого следовало. Фумеро, воспользовавшись связями в полиции Парижа, сумел выяснить местонахождение Хулиана. Микель подозревал, что это произошло несколько месяцев или даже лет назад. Но его не столько волновало, что Фумеро нашел Каракса — это был лишь вопрос времени, сколько то, что инспектор только теперь решил рассказать обо всем, сообщив заодно невероятную новость о предстоящей свадьбе Хулиана. Бракосочетание, по словам Фумеро, было назначено на начало лета 1936 года. О невесте было известно только ее имя, которое в данном случае говорило само за себя: Ирен Марсо, хозяйка заведения, в котором Хулиан когда-то работал пианистом.

— Не понимаю, — пробормотала я. — Хулиан женится на своей покровительнице?

— Так и есть. Это не свадьба. Это сделка.

Ирен Марсо была на двадцать пять или тридцать лет старше Хулиана. Микель подозревал, что Ирен решилась на этот шаг, чтобы сделать Хулиана своим законным наследником, таким образом обеспечив его будущее.

— Но она и так ему помогает. Она всегда ему помогала.

— Возможно, она понимает, что не всегда сможет быть рядом с Хулианом.

Эхо этих слов задевало нас обоих слишком больно. Я опустилась на колени рядом с ним и крепко обняла его, кусая губы, стараясь сдержать слезы.

— Хулиан не любит эту женщину, Нурия, — говорил он, думая, что причина моей грусти заключалась только в этом.

— Хулиан не любит никого, кроме себя и своих проклятых книг, — прошептала я.

Подняв глаза, я увидела улыбку Микеля — печальную улыбку старого мудрого ребенка.

Мы задавались вопросом, почему Фумеро решил все это рассказать Микелю именно сейчас. Ответ не заставил себя ждать. Несколькими днями позже на пороге нашего дома снова появилась согбенная фигура Хорхе Алдайя, пылающего гневом и ненавистью. Фумеро рассказал ему, что Хулиан Каракс намерен жениться на богатой женщине и церемония бракосочетания будет проведена с блеском и роскошью, достойными бульварных романов. Виновник всех его бед был счастлив, и эта картина несколько дней терзала Хорхе Алдайя, обжигая ему душу. Он представлял себе Хулиана, увешанного золотыми побрякушками и восседающего на сундуках с добром, которое потерял он сам. Фумеро, разумеется, не сказал Алдайя самого главного, того, что Ирен Марсо, обладая некоторым состоянием, была хозяйкой публичного дома, а вовсе не сказочной принцессой. Умолчал он и о том, что невеста Каракса была на тридцать лет старше его и что это была не свадьба, а акт милосердия к конченому человеку без средств к существованию. Не сообщил он и о дне и месте проведения церемонии. Фумеро нужно было дать пищу безумной фантазии Алдайя, которая сделала свое дело, изнутри разъедая то, что еще осталось от его худого, терзаемого лихорадкой зловонного тела.