Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

Потом настал момент, когда она пришла в себя. Изображения людей и предметов вокруг стали более четкими. Она увидела солдат и танк, похожий на доисторическое чудовище, который стоял возле дороги. Мать целовала ее и гладила по волосам. Чьи-то руки подняли ее и положили на мягкие носилки. Лица вокруг двигались, покачивались, исчезали и снова появлялись. Неожиданно она увидела Пашека. Он шел к противнику, а пули безжалостно впивались в его огромное тело... Потом все куда-то исчезло и она провалилась в пустоту.

Гентшель оперся о стену, не отходя от пулемета, стоявшего в дверном проеме. Рядом лежали оставшиеся магазины. Прислушался. Разглядеть, что там, впереди, не позволял туман.

В хлеву блеяла коза. Он подошел к двери хлева, открыл ее:

— Иди куда хочешь.

Но коза на улицу не пошла — видно, боялась холода.

Вернувшись в дом, Гентшель заметил, что Маковец приподнял голову. Гентшель подошел к окну в кухне, взял карабин и выстрелил несколько раз. Запах сгоревшего пороха ударил в нос, но это был знакомый запах. Сколько раз он вдыхал его! И вот все повторялось снова. Только теперь это была не Испания, а станция на чехословацкой границе. Опять он боролся против своих же соотечественников. Их, словно непреодолимая стена, разделяли политические убеждения.

— Живем! — улыбнулся он Маковецу.

На желтом, застывшем лице раненого едва шевельнулись уголки губ. Боже мой, что же с ним происходит? Почему он так пожелтел? Гентшель вставил в карабин новую обойму и снова выстрелил. Стреляя наугад в белую пелену, он вдруг пришел к выводу, что все это смешно и бессмысленно. Гентшель опять посмотрел на раненого. Тот лежал без движения, плотно закрыв глаза.

— Ну что, друг? — спросил Гентшель, склонившись над ним.

— Стреляй, стреляй, — прохрипел Маковец.

— Хочешь чего-нибудь?

— Пить, — прошептал раненый едва слышно.

На столе стоял кофейник с кофе. Гентшель налил себе чашку, залпом выпил. Кофе был еще теплым. Потом подал напиток Маковецу. Раненый только смочил себе губы. Гентшель вспомнил Испанию, заросших щетиной друзей. Эх, если бы сейчас здесь были Ладя Поливка, Зепп Крейбих, Мюллер, Янда... Стоило ему только вспомнить о товарищах, о минутах, которые они вместе прожили на фронте, как кровь начинала быстрее пульсировать в его жилах.

— Стрелять можешь? — спросил он Маковеца.

— Я ночью... сорвал повязку... Думал, до утра истеку кровью... — заговорил шепотом тот. — Хотел избавить вас... ведь это вы из-за меня... Да, видно, живуч, как кошка...

Гентшель отвернул край одеяла — Маковец лежал в луже черной крови.

— Что ты наделал? А если... если бы утром пришли солдаты?

— Я знал... знал, что мне все равно конец.

— Сумасшедший! — сказал старый интербригадовец, осознавая величие такой жертвы. — Хочешь еще чего-нибудь?

— Посади меня!

Гентшель взял Маковеца под мышки и осторожно посадил его в кровати, затем подсунул ему под спину подушку. На стуле лежали еще какие-то одеяла и покрывала — Стейскалова перед уходом принесла их из спальни. Гентшель и их подложил под спину раненому. А потом подал ему парабеллум:

— Восемь патронов в них, девятый в себя.

Маковец еле заметно кивнул и закрыл глаза. Гентшель взял пулемет и вышел во двор. Как долго он здесь продержится? Стейскаловы теперь наверняка в безопасности, а Маковецу уже никто не поможет. Он сам выбрал себе судьбу. Орднеры полезут со всех сторон. Он метнет в них гранату. А что потом? Он посмотрел на узкий двор, на хлев, где блеяла коза. За каменной стеной начинается топь. Прыгнуть бы в нее и исчезнуть в тумане...

Гентшель продумал путь отступления. Здесь ему оставаться незачем. Это была бы напрасная, бессмысленная смерть. Но надо было подольше задержать орднеров, чтобы дать возможность товарищам беспрепятственно идти в направлении Красна-Липы. В противном случае за ними могут организовать погоню. Поэтому еще некоторое время придется тревожить тишину выстрелами. Он пустил две короткие очереди в сторону дороги. В ответ заговорили винтовки. Было слышно, как пули ударяются о крышу. Орднеры так же, как и он, стреляли наугад.

Он вернулся в дом. Маковец открыл глаза.

— Что же они не идут?! — спросил он нетерпеливо.

— Через минуту они будут здесь! — заверил его Гентшель.

Он выпил еще кофе, сунул в карман краюху хлеба, взял одеяло и перебросил его через плечо. Проклятие, почему же они не идут? О чем они совещаются? Биттнер наверняка рассказал, что в доме находится лишь небольшая группа. А может, именно поэтому они и не атакуют? Стоит ли из-за нескольких фанатиков терять людей? Один черт знает, что они теперь замышляют.

Гентшель сел на дубовый порог, положил пулемет на колени, прикрыл себе спину одеялом, потому что утренний холод пробирал до костей, и стал вспоминать, как орднеры вели его по деревне. Они издевались над ним, плевали в лицо. Уж лучше бы они бросали в него камнями. Как ему было тяжко и обидно! Ведь это были его бывшие друзья, одноклассники. В этой же толпе шагал и его племянник, которого он когда-то сажал себе на колени и которого так любил. Потом они заперли его в сарае. «Завтра, как только у нас будет свободное время, мы тебя повесим, — сказали ему. — В назидание другим!» Он знал, что так оно и будет. Ненависть уже давно помутила их разум...

Одно чистилище он уже прошел, когда вернулся из Испании. Тесть с ним вообще не разговаривал. Однажды Гентшель услышал, как тот советовал его жене, чтобы она с ним развелась, кричал, что он позор семьи, что, вместо того чтобы честно работать, он отправился воевать в чужую страну. Слава богу, что их брак был бездетным. Спустя некоторое время тесть подсунул ему лист бумаги: «Франц, если у тебя в башке сохранилось немного разума, напиши заявление в судето-немецкую партию. Напиши, пока не поздно...» Он не написал. Жена окрысилась на него прямо как фурия. Эх, Фрика, Фрика! Неужели она забыла об их большой любви? О том, что они когда-то обещали друг другу? Они клялись, что никто их не разлучит, только смерть. А теперь оказалось, их разлучил жалкий клочок бумаги. Неужели она не поняла, что это партия фашистов? Что бы ему потом сказал Зепп Крейбих? Придет время, и бойцы-интербригадовцы вернутся. Темная ночь не может продолжаться вечно. Обязательно настанет день...

Донесшийся слабый голос вывел его из задумчивости. Гентшель встал и пошел к Маковецу. Удивительно, как этот человек все еще жил.

— Чего тебе, друг?

— Прошли наши?

— Прошли! — ответил Гентшель, высовываясь из открытого окна.

— Сколько раз ты вот так ждал схватки с врагом? — спросил Маковец. Голос его неожиданно зазвучал чисто и довольно сильно, будто ему сделали тонизирующую инъекцию.

— В сложных ситуациях, как сейчас, многие думают, что следующая минута будет последней. Они обычно находятся в таком нервном возбуждении, что ничего не замечают вокруг, а потом словно пробуждаются от тяжелого сна и осознают, что живы. Вот так и рождаются заново по пятьдесят раз.

Снаружи стояла тишина. Белая пелена беззвучно обтекала дом.

Маковец закрыл глаза. Он не чувствовал страха перед смертью, вообще ничего не чувствовал. Но почему же они не идут? Почему заставляют его так долго ждать?

Перед его мысленным взором появилось знакомое лицо, он почувствовал нежное прикосновение губ, приятный запах волос. Потом бледное красивое лицо исчезло и вместо него перед Маковецем предстал капитан Поржизек со злыми глазами: «Четарж Маковец, четкое выполнение предписания А-1-1 обязательно для каждого солдата!» «Она поцеловала меня!» — дерзко воскликнул он. Поржизек засмеялся... Кто-то будил его: «Вставай, пора на работу». Он вскочил с постели и взглянул на будильник. Мать крутилась у плиты. Он вышел на улицу. Было холодное зимнее утро. В его потертом портфеле лежал завтрак... «Дурак! — кричал каменщик Салайка. — Почему ты оставил мешок цемента на улице?» «Я уже не каменщик, Салайка! Пан капитан, я знаю предписание А-1-1 как свои пять пальцев!..»

— Я не трус! — проговорил Маковец вслух.

— Да, ты не трус! — отозвался Гентшель.

Кто-то засмеялся. Этот смех походил на ураган, вобравший в себя все звуки разбушевавшейся летней грозы...

— Ты смеешься надо мной?

— Я молчу!

— Почему же они не идут? И придут ли вообще? — В этом вопросе звучал страх — Маковец боялся не дождаться.

— Мы не сдадимся. Но пасаран!

— Но пасаран! — прошептал Маковец.

Со стороны шоссе послышался топот сапог, шелест упавших листьев.

— Уже идут! — сказал Гентшель, выскочил во двор и не целясь застрочил из пулемета.

Он поливал короткими очередями шоссе, переезд и железнодорожное полотно. Вытащил пустой магазин, вставил новый, последний. Опять воцарилась тишина. Звуки шагов замерли. Вдруг Гентшель услышал глухой удар где-то в доме. Он заглянул в дверной проем. Маковец лежал лицом вниз — он застрелился. Рука его свисала с подушки, на полу валялся пистолет. Гентшель подскочил к дивану и подобрал пистолет. Откуда-то с луга донеслись слова команды. Гентшель снова открыл огонь короткими очередями. Он стрелял до тех пор, пока не израсходовал весь магазин, потом положил пулемет на землю и, метнув в сторону железнодорожной насыпи две гранаты, пробежал по двору, соскользнул по насыпи и прыгнул в топь...