Игры с призраком. Кон третий. - Райдо Витич

Пора отца навестить, с невесткой познакомить, а и с дядькой сговориться.

Нельзя тут. Неровен час мирянские явятся, выкрадут Халену.

Не отдаст! Пойдет против них с ярлами — иного хода нет, иначе так и будет трястись, ожидая, когда ее выкрадут. А выкрадут — не жить ему.

Меч в ножны сунул и на крыльцо взмахнул. Хольгу заприметил у лестницы, к себе подтянул за грудки:

— Дурмана давай еще кисет! И быстро!

В светлицу ринулся, подхватил жену на руки, в лоб нежно поцеловал.

— К батюшке поедем, — прошептал, ликом ее любуясь, губы манящие накрыл и канул гнев, как не бывало. Мягок стал, хоть мни как воск плавленый. — Лапушка ты моя, — расцеловал, горя от страсти. — Не отдам! Никому тебя не отдам! Моя ты! Лапушка, соколица, голубка моя белокрылая!

— Плащ соболями подбитый несите!! — прикрикнул на слуг. В ночь едут — в лесу остановиться придется — не застудилась бы лапушка, нельзя ей.

— Ничего, — улыбнулся ей, волосы оглаживая, лентой на лбу перехваченные. — Отобьюсь, лапушка. Оно ясно чего хотят — тебя свет мой, себе забрать. А не дам. Жена ты мне, велиокая, люба моя. Обломятся охотники, уберегу тебя.

А и совет кнежий устроить, показнить мирян. Но то рано, а был бы прок — не сунулись. Только на совет кнежи Халену призовут, чтобы она молвила так ли все как муж ее, кнеж Богутар баит, и поймут, что дурманом пояна — конец тогда, все аймаки ополчатся.

— Лето переждать надобно, лапушка, — прижал к себе, вслушиваясь, как сердечко ее ровно бьется. — К дрязге по-любому затяжелеешь и смиришься, пройдут тучи-то над нашими головами. А покаместь у батюшки поживем. Полеш не взять, не умыкнуть тебя из него, и рать у батюшки великая, и Рольхаальд споможет. Он мне, я ему. Сладим гордецов, согнем.

Плащ подали — укутал жену и на руки поднял, вынес с крыльца, на коня по спинам слуг взобрался, Халены не выпуская. Никому не доверял, а уж помыслить и миг ей в руках чужих побыть, не мог.

Усадил перед собой, устроил удобно и кивнул воинам и Наймару:

— Выходим!

Кирилл смотрел на суету во дворе — ноги, ноги — сапоги и копыта. Видно засобирались куда-то и большим количеством воинов, конными.

"Давай, двигай", — посоветовал Богутару: "чтоб тебе в дороге хребет сломали, сволочь!"

И развернулся, опять ковырять крюк начал.

Миролюб делал вид, что семечки пробует у торговки, а сам искоса на конников посматривал. И чуть язык от ярости не проглатил — впереди гордо вышагивал рысак, неся не менее гордого Богутара, не шел — плыл. И обнимал кнеж прижавшуюся к его груди Халену! А на лбу у нее женская повязка, как у мужней! И край подола шитого видно, носки сапожков узорчатых, вышитых, в соболя кутана.

Миролюб проводил взглядом конников, подивившись их количеству и, осел у стены, глаза закрыл, кумекая. А как не крути, выходило прав кнеж полешанский, по чести вышло. Полешане за эти два дня, что он в городище крутился, во всех красках свадьбу их кнежа с хранительнице мирян, девой — воительницей расписали. И все как один баили — не силком взял, сама далась. И гордились — еще бы — их кнежа Богиня мужем взяла!

— А скажи мне, куда это кнеж ваш направился? И не с молодой ли женой? — у торговки спросил.

— Кто ж знает — куда? Дело кнежеское, не нашенское. А и с молодой женой, — расцвела. — Верно ты приметил, муж воинский. Уж такая голубка — краше на свете нет. И пригожа и ладна и нраву смирного! А уж как ходит, как стоит, как глянет — Богиня едино! Слюбились они с кнежем-то крепко. Он у нас тоже пригож, девки-то обвздыхались об нем, да уж куда им неумытым супротив красы такой, кнеженки нашей! Вторую такую не сыскать!

— Это точно, — зубами скрипнул. Отлип от стены и побрел.

— А вот побратим ее все бают, серчает, — донеслось уже в спину от словоохотливой женщины. Миролюба развернуло:

— Кто?

— Да тож, грят, Бог. Не стерпел, что посестра смертного выбрала и все гневается, — наклонилась к нему, в ухо зашептала. — Баят кнеж его на цепь посадил в подземелье, чтобы охолонулся. А чего? Наш Богутар- Младой теперь Богам равен! Как никак Богини муж!

— Каков из себя не ведаешь? — глаз пытливый прищурил на балаболку.

— Так кто ж знает? Я не видала, но баят, одет чудно. А и кнеженка, когда ее Богутар — то привез, чудно одета была — черна вся, в мужеском — не подступись, страх берет. А в спаленке ровно голубка тиха, ручки-то — веточки, белехонька да точена! Красы писанной! Без ума от ее кнеж-то!

Миролюб отпрянул — как пощечину дали:

— Откуда прознала?

— Так обычай таков — в спаленке молодых поутру проведать, убедиться, что сладились и по миру все, что познали друг друга.

— И что? По миру? — сверкнул глазами от гнева.

— Ой, как еще! — заулыбалась. — Ровно голубочки! И дева — по чести — апосля простынь вывесили, все зрили! Свезло нам — а и кнеж голова попался, сметливый да Богами обласканный. А через него и мы!….

Миролюб развернулся: зубы от ярости свело, и пошел к терему кнежа.

Чего лучше в наем напроситься и все не через вторые руки прознать и в темницу наведаться — кто таков есть побратим с Халеной заявленный.

На диво без хлопот в стражники взяли. Позже он узнал, что многие до сечь охочие к лютичам идут в наем. А это тоже приметно было. Но вот про кнежа и кнеженку то же что и в городище баили — что по чести все, полюбовно, что Богутар души в жене не чает, а она в нем. И мало красна да статью велика, тиха и послушна — Богиня едино, Богиня.

Не нравились мужчине эти речи, ведь выходило, что Халена к ворогам перекинулась, отвергла своих, хранительница, мало осиротила, кинула, еще и в душу плюнула открыто с недругом слюбившись. Невыносимо о том думать было, и не верилось вопреки всем словам, даже тому, что сам видел.

Он помнил Халену — женщину, простую, неспесивую, скаженную и безрассудную, но чистую, как вода в ключе, верную и смелую. Не способна была та Халена на такое воровство, что сотворилось. И кумекал Миролюб — а она ли явилась или кто под личиной ее сквернить деву — воительницу вздумал, черное дело замыслил? Если б не это, кинул в сердцах сторону немилую и домой возвернулся.

Ночью молодым шатер раскинули, соболиные плащи постелили.

Богутар в шатер с зельем вошел и понял — вовремя: смотрела на него суженная пристально, изучающе.

— Что это? — выставила подол парчового платья. Мужчина, молча ей кубок подал — чуть не разлила, отмахнувшись.

— От лихорадки отвар, — молвил, понимая, что придется видно силой влить, иначе устроит воительница побоище. Немного и вовсе в себя придет — потеряет он ее. Зажал, и как не трепыхалась, выпить заставил, и держал, руками своими спеленав. Зашипела вскинувшись: