Меч Предназначения - Анджей Сапковский

— Ничего у меня не слышно, — сказала она, а в ее голосе что-то дрогнуло. — Ничего такого, о чем стоило бы говорить.

— Не надо, Йеннифэр. Не читай меня. Это смущает.

— Прости. Я непроизвольно. А у тебя, Геральт, что нового?

— Ничего. Ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Помолчали.

— Беллетэйн! — проворчала она вдруг, и он почувствовал, как она напрягается и как напружинивается рука, прижатая к его груди. — Веселятся. Празднуют извечный цикл обновления природы. А мы? Что делаем здесь мы? Мы, реликты, обреченные на вымирание, на гибель и забвение? Природа возрождается, повторяется цикл. Но не мы, Геральт. Мы не можем повторяться. Нас лишили такой возможности. Нам дана способность творить с природой невероятное, порой просто противоречащее ей. И одновременно отобрали самое простое и самое естественное, присущее природе. Какая корысть с того, что мы живем дольше их? После нашей зимы не придет весна, мы не возродимся, то, что кончается, кончается вместе с нами. Но и тебя, и меня влечет к этим огням, хотя наше присутствие здесь — злая и кощунственная насмешка над их праздником.

Он молчал. Он не любил, когда она впадала в такое настроение, источник которого ему был слишком хорошо известен. «Опять, — подумал он, — опять это начинает ее мучить». Было время, когда казалось, что она забыла, примирилась, как и другие. Он обнял ее, прижал, легонько покачивал, как ребенка. Она не сопротивлялась. Он не удивился. Он знал, что ей это необходимо.

— Знаешь, Геральт, — вдруг сказала она уже спокойно. — Больше всего мне недоставало твоего молчания.

Он коснулся губами ее волос, уха. «Я хочу тебя, Йен, — подумал он. — Я хочу тебя, ты же знаешь. Ведь ты знаешь, Йен».

— Знаю, — шепнула она.

— Йен…

Она снова вздохнула.

— Только сегодня, — взглянула она на него широко раскрытыми глазами. — Только эта ночь, которая сейчас кончится. Пусть это будет наш Беллетэйн. Завтра мы расстанемся. Пожалуйста, не рассчитывай на большее, я не могу, я не могла бы… Прости. Если я тебя обидела, поцелуй меня и уйди.

— Если поцелую — не уйду.

— Я надеялась на это.

Она наклонила голову. Он коснулся губами ее раскрытых губ. Осторожно. Сперва верхней, потом нижней. Вплетая пальцы в крутые локоны, коснулся ее уха, бриллиантовой сережки, шеи. Йеннифэр, возвращая поцелуй, прижалась к нему, а ее ловкие пальцы быстро и уверенно расправлялись с застежками его куртки.

Она опустилась навзничь на плащ, раскинутый на мягком мхе. Он прижался губами к ее груди, почувствовал, как твердеют и обозначаются соски под тоненькой тканью блузки. Она порывисто дышала.

— Йен…

— Молчи… Прошу тебя…

Прикосновение ее гладкой, холодной кожи, электризующие пальцы и ладонь. Дрожь вдоль спины, в которую впились ее ногти. Со стороны костров крики, пение, свист, далекий туман искр в пурпурном дыме. Ласка и прикосновение. Ее. Его. Дрожь. И нетерпение. Плавное прикосновение ее бедер, охватывающих его, стискивающих замком.

Беллетэйн!

Дыхание, разрываемое на вздохи. Вспышки под веками, аромат сирени и крыжовника. Майская Королева и Майский Король? Кощунственная насмешка? Беспамятство?

Беллетэйн! Майская Ночь!

Стон. Ее? Его? Черные локоны на глазах, на губах. Сплетенные пальцы дрожащих рук. Крик. Ее? Черные ресницы. Мокрые. Стон. Его?

Тишина. Вечность в тишине.

Беллетэйн… Огни по самый горизонт…

— Йен?

— Ах, Геральт…

— Йен… Ты плачешь?

— Нет!

— Йен…

— Ведь я обещала себе… Обещала…

— Молчи. Не надо. Тебе не холодно?

— Холодно.

— А теперь?

— Теплее.

Небо светлело в пугающем темпе, черная стена леса выострила контуры, выглянула из бесформенного мрака четкая, зубчатая линия верхушек деревьев. Выползающий из-за них голубоватый предвестник зари разлился вдоль горизонта, гася лампадки звезд. Стало холодней. Он крепче прижал ее, накрыл плащом.

— Геральт?

— У?

— Сейчас рассветет.

— Знаю.

— Я тебя обидела?

— Чуточку.

— Все начнется сначала?

— Это никогда не кончалось.

— Пожалуйста… Я начинаю чувствовать себя…

— Молчи. Все прекрасно.

Запах дыма, плывущего по вереску. Запах сирени и крыжовника.

— Геральт?

— Да?

— Помнишь нашу встречу в Пустульских Горах? И того золотого дракона… Как его звали?

— Три Галки. Помню.

— Он сказал нам…

— Я помню, Йен.

Она целовала его в то место, где шея переходит в ключицу, потом положила туда голову, щекоча волосами.

— Мы созданы друг для друга, — шепнула она. — Может быть, предназначены? Но ведь из этого ничего не получится. Жаль, но когда рассветет, мы расстанемся. Иначе быть не может. Мы должны расстаться, чтобы не обидеть друг друга. Мы, предназначенные друг другу. Созданные друг для друга. Жаль. Тот или те, кто создавал нас, должны были позаботиться о чем-то большем. Одного Предназначения недостаточно, его слишком мало. Необходимо нечто большее. Прости меня. Я должна была тебе это сказать.

— Я знаю.

— Я знала, что не было смысла любить друг друга.

— Ошибаешься. Был. Несмотря ни на что.

— Поезжай в Цинтру, Геральт.

— Что?

— Поезжай в Цинтру. Поезжай туда и на этот раз не отказывайся. Не делай того, что сделал тогда… Когда ты там был…

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю о тебе все. Запомнил? Поезжай в Цинтру, поезжай туда как можно скорее. Грядут тяжелые времена, Геральт. Очень тяжелые. Ты обязан успеть…

— Йен…

— Молчи, прошу тебя.

Холодает. Все холодней. И светлее.

— Не уходи. Дождемся утра…

— Дождемся.

— Не шевелитесь, господин. Надо сменить повязку, потому как рана кровоточит, а нога страшно опухла. О боги, как это паршиво выглядит… Надо как можно скорее добыть лекаря…

— Чихал я на лекаря, — простонал ведьмак. — Давай сюда мой сундучок, Йурга. Вон тот флакон. Лей прямо на рану. О дьявольщина!!! Ничего, ничего, лей еще… О-о-ох! Лады. Заверни покрепче и накрой меня…

— Распухло, господин, все бедро. И горячка бьет.

— Чихал я на горячку. Йурга?

— Да?

— Я забыл тебя поблагодарить…

— Не вы, господин, должны благодарить, а я. Это вы мне жизнь спасли, меня защищая, урон понесли. А я? Что я такого сделал? Человека раненого, без чувств, перевязал, на воз положил, не дал помереть? Обычная штука, господин ведьмак.

— Не такая уж обычная, Йурга. Меня уже бросали… в подобных ситуациях… Как пса…

Купец, опустив голову, помолчал.

— Оно, конечно, так, отвратный нас свет окружает, — пробормотал он наконец. — Токмо это не повод, чтобы все мы паршивели. Добро нам требуется. Этому меня учил мой отец, тому же я своих сынов учу.