История одного преступления - Виктор Гюго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Валансьене произошла заминка.
Когда переворот удался, все наперебой стали усердствовать. Ничто уже не считалось подлостью. Донести — значило угодить; усердие — один из тех видов рабства, которые люди принимают охотнее всего. Генерал добровольно превратился в солдата, префект — в полицейского комиссара, комиссар — в сыщика.
В Валансьене полицейский комиссар самолично руководил проверкой паспортов. Он ни за что на свете не согласился бы уступить эту высокую обязанность кому-либо из своих подчиненных.
Когда ему представили паспорт на имя Леблана, он в упор взглянул на человека, именовавшегося Лебланом, вздрогнул и воскликнул:
— Вы — генерал Шангарнье!
— Это меня не касается, — ответил генерал.
Тут оба агента, сопровождавшие генерала, возмутились и, предъявляя свои составленные по всем правилам документы, заявили:
— Господин комиссар, мы правительственные чиновники; посмотрите наши собственные паспорта; дело совершенно чистое.
— Нечистое, — заметил генерал.
Комиссар покачал головой. В свое время он служил в Париже. Его нередко посылали в Тюильри, в главный штаб, к помощникам генерала Шангарнье; он хорошо знал генерала в лицо.
— Уж это слишком! — кричали агенты.
Они были вне себя; они доказывали, что им, полицейским чиновникам, дано особое поручение — доставить на границу этого Леблана, высланного по политическим соображениям. Они клялись всевозможными клятвами, они ручались своим честным словом в том, что человек, в паспорте именуемый Лебланом, подлинно есть Леблан.
— Я не очень-то верю честному слову, — возразил комиссар.
— Вы правы, превосходнейший из комиссаров, — пробурчал Шангарнье. — Со Второго декабря честное слово и клятвы стоят не дороже ассигнаций.
И он усмехнулся.
Недоумение комиссара все возрастало. Наконец агенты попытались сослаться в подтверждение своих слов на самого арестованного.
— Сударь, скажите сами, как ваша фамилия.
— Выпутывайтесь как знаете, — ответил Шангарнье. Провинциальному альгвазилу все это должно было казаться более чем странным.
Валансьенский комиссар уже не сомневался в том, что генерал Шангарнье бежал из крепости Гам под чужим именем, с чужим паспортом, в сопровождении сообщников, выдающих себя, с целью обмануть власти, за конвоирующих его полицейских агентов, словом, комиссар был уверен, что дело идет о хитро задуманном побеге и что этот побег едва не удался.
— Выходите все трое, — приказал он.
Генерал сошел на платформу и, увидев Шарраса, сидевшего под охраной своих силачей в соседнем вагоне, воскликнул:
— А! Вот вы где, Шаррас!
— Шаррас! — завопил комиссар. — Шаррас тоже здесь! Живо — паспорта этих господ!
Глядя в упор на Шарраса, он спросил:
— Вы полковник Шаррас?
— А кто я, по-вашему? — огрызнулся Шаррас.
Дело усложнялось. Теперь пришлось изворачиваться агентам, конвоировавшим Шарраса. Они заявили, что Шаррас — не Шаррас, а некий Венсан, показали паспорта и другие документы, клялись, горячились. Комиссар убедился, что все его подозрения обоснованы.
— Отлично, — сказал он. — Я арестую всех.
С этими словами он передал Шангарнье, Шарраса и четверых полицейских на попечение жандармов. Комиссару уже мерещился орден Почетного Легиона. Он сиял.
Полиция вцепилась в полицию. Иногда случается, что волк, думая схватить добычу, сам себя кусает за хвост.
Шестерых арестованных — сейчас их уже было шестеро — заперли в подвальном помещении вокзала. Комиссар известил местные власти, и власти во главе с супрефектом явились немедленно.
Войдя в подвал, супрефект, некий Сансье, не знал, как себя держать: раскланиваться или допрашивать, пресмыкаться или грубить. Весь этот жалкий чиновничий люд очутился в крайне затруднительном положении. В свое время генерал Шангарнье был так близок к диктатуре, что их и сейчас брала оторопь. Кому дано предвидеть события? Все возможно. Вчера властвовал Кавеньяк, сегодня властвует Бонапарт; что, если завтра восторжествует Шангарнье? Господь бог поступает жестоко, он ни на палец не приподнимает перед супрефектами завесу будущего.
Как тяжко почтенному чиновнику, желающему только одного: ко времени прислуживаться или быть дерзким, как тяжко ему сознавать, что, угодничая, он, может быть, унижается перед человеком, который, пожалуй, зачахнет в изгнании и уже впал в ничтожество, а оскорбляя — рискует восстановить против себя изгнанника-головореза, имеющего — кто знает? — шансы через полгода возвратиться победителем и в свою очередь возглавить правительство? Как быть? К тому же чиновники знали, что за ними шпионят. Среди этих людей так принято. Малейшее слово подвергается обсуждению, о малейшем движении подробно сообщается. Как уберечь одновременно капусту, имя которой — «сегодня», и козу, имя которой — «завтра»? Слишком строга допрашивать — значит раздражить генерала, слишком низко кланяться — значит рассердить президента. Как быть одновременно в значительной мере супрефектом и в некоторой мере холуем? Как сочетать угодливость, которая может понравиться Шангарнье, с наглостью, которая может понравиться Бонапарту?
Супрефект вообразил, что ловко выйдет из трудного положения, сказав: «Генерал, вы мой пленник» — и с улыбкой прибавив: «Окажите мне честь позавтракать у меня».
Он обратился с теми же словами к Шаррасу.
Генерал лаконически отказался.
Шаррас пристально взглянул на супрефекта и ничего не ответил.
Тут у супрефекта зародились сомнения относительно личности арестованных. Он шепотом спросил комиссара: «Вы уверены?» — «Еще бы!» — ответил тот.
Супрефект решил пощупать Шарраса и, недовольный его манерой держать себя, довольно сухо спросил:
— Да кто же вы наконец?
Шаррас ответил:
— Мы — багаж. — И, указывая на своих стражей, в свою очередь очутившихся под стражей, добавил: — Обратитесь к нашим отправителям; спросите наших таможенников. Груз идет транзитом.
Заработал электрический телеграф. Растерявшись, Валансьен запросил Париж. Супрефект сообщил министру внутренних дел о том, что благодаря неусыпному личному наблюдению он только что задержал опаснейших преступников, расстроил заговор, спас президента, спас общество, спас религию — словом, что он захватил генерала Шанварнье и полковника Шарраса, бежавших утром с подложными паспортами из крепости Гам, очевидно с целью возглавить восстание, и проч. и проч. — и просит правительство указать ему, как поступить с арестованными, в проч. и проч.
Через час получился ответ: «Предоставьте им следовать дальше».
Полиция сообразила, что в порыве усердия она довела свое глубокомыслие до глупости. Так бывает.
Следующий поезд увез обоях арестованных; им не вернули свободу; им вернули их конвоиров.
Приехали в Кьеврен.
Пассажиры вышли из вагона, затем снова сели. Когда поезд тронулся, Шаррас вздохнул глубоко, радостно, как человек, выпутавшийся из беды, и промолвил:
— Наконец-то!
Он оглянулся вокруг и увидел рядом с собой своих тюремщиков. Они вошли в вагон вслед за ним.
— Что это? — воскликнул он. — Опять вы здесь!
Из двух стражей в разговоры вступал только один. Он ответил:
— Точно так, господин полковник.
— Что вы тут делаете?
— Мы сторожим вас.
— Но ведь мы в Бельгии.
— Возможно.
— Бельгия — не Франция.
— Может быть, и так.
— А что, если я высунусь из вагона, позову на помощь, заставлю арестовать вас, потребую, чтобы меня освободили?
— Ничего такого вы не сделаете, господин полковник.
— Как же вы можете помешать мне?
Агент показал рукоятку пистолета и ответил:
— Вот как.
Шаррас счел за лучшее расхохотаться и спросил:
— Где же вы, наконец, от меня отстанете?
— В Брюсселе.
— Иначе говоря — в Брюсселе вы отпустите меня на свободу, а в Монсе готовы пустить мне пулю в лоб?
— Совершенно верно, господин полковник.
— Впрочем, — сказал Шаррас, — это меня не касается. Это дело короля Леопольда. Бонапарт поступает с чужими территориями так же, как он поступил с депутатами. Он нарушил права Собрания, он нарушает права Бельгии. Но так или иначе, все вы, вместе взятые, — шайка прекурьезных мошенников. Тот, кто на самом верху, — безумец, те, кто внизу, — дураки. Ну ладно, друзья мои, дайте-ка мне поспать.
Он в самом деле заснул.
Приблизительно то же и почти одновременно произошло с генералами Шангарнье и Ламорисьером и с квестором Базом.
Агенты расстались с генералом Шангарнье только в Монсе. Там они заставили его выйти из поезда и заявили ему:
— Генерал, ваше местопребывание — здесь; вы свободны.
— А! — воскликнул Шангарнье. — Мое местопребывание — здесь, и я свободен! Раз так — прощайте!