Моя Нирвана (СИ) - Инфинити Инна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ого, — только и могу вымолвить я.
Он отрывается от дверного проема и медленно направляется ко мне. На нем лишь серые спортивные штаны. Я жадно всматриваюсь в его сильный торс, покрытый татуировками, и особенно в слово Nirvana на груди. Миша садится на краешек постели, и я поднимаю глаза на его лицо.
— Лиза, — тихо начинает, — послезавтра я уезжаю.
Я быстро киваю головой, а он смотрит на меня, будто собирается что-то сказать, но не решается.
— Ты хочешь сказать, что сегодняшняя ночь ничего не значила? — догадываюсь.
— Сегодняшняя ночь значила для меня очень много, как и все ночи с тобой. Но я уезжаю. — Мгновение медлит. — Один.
От того, насколько твердо и решительно Миша произносит последние слова, по позвоночнику ползет холодный пот. И хоть я потеряла Мишу в тот же день, когда сказала ему о расставании, сейчас мне все равно больно. Потому что понимаю: теперь точно конец.
— Можно я побуду с тобой до твоего отъезда? — спрашиваю с дрожью в голосе.
Миша пристально смотрит на меня несколько секунд, явно не зная, что ответить. Я вижу по нему: он сомневается.
— Пожалуйста, Миша, — на глаза наворачиваются слезы. — Можно я останусь с тобой на эти два дня?
— Останься, — отвечает полушепотом.
Не спрашивая разрешения, я тянусь к нему и обнимаю. Миша обвивает мою талию одной рукой и зарывается в волосы на затылке. Слезы все-таки текут из глаз. Конечно, Миша их чувствует.
«Я знал двух влюбленных, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших ее», — сказал в 1941 году Борис Пастернак в беседе с советским драматургом Александром Гладковым.
Эта фраза лучше всего описывает наши последние два дня.
Я пишу маме сообщение с просьбой забрать мою кошку к себе. Я пропускаю институт. Я забиваю на работу у папы. Я выключаю телефон, потому что не хочу отвлекаться ни на кого и ни на что. Каждую оставшуюся секунду до Мишиного отъезда я хочу провести с ним.
Эти два дня наш мир существует только из нас двоих. А что там за окном — не важно, не интересно. Хоть потоп, хоть война, хоть апокалипсис.
Миша целует меня, как в последний раз. Втягивает запах моей кожи, как будто хочет запомнить его навсегда. Чтобы, может быть, вспоминать одинокими вечерами, как я пахну. Миша не произносит вслух, но я чувствую: он прощается со мной. Каждое прикосновение его губ к моему телу говорит об этом.
— У тебя был кто-то, кроме меня, за это время? — отрывается от моей шеи и смотрит мне ровно в глаза. Я не могу удержаться от довольной улыбки. Все-таки он меня до сих пор ревнует.
— Нет, — честно отвечаю. — Никого не было.
Миша облегченно выдыхает и накрывает мои губы своими.
Я даже не представляю, как это — быть с кем-то, кроме Миши. Я скорее умру в окружении кошек, чем подпущу к себе другого мужчину.
Полгода наших отношений были раем и адом одновременно. Я постоянно думала о том, что у него до меня было много девушек. Миша у меня первый, а я у него миллионная. Виолетта еще не выходила из головы. Воспоминание о том, как он в новогоднюю ночь умолял ее не уходить, отлилось в моей памяти гранитом.
Я никогда не страдала заниженной самооценкой, но тут просто не могла не сравнивать себя с ней. У Виолетты на лбу было написано, что в постели она, как порноактриса. А я девственница, которая ничего не умеет. Мне все время казалось, что Мише со мной скучно, не интересно, что я не даю ему в сексе то, что он хочет…
«Дурочка», — сказал он мне, когда однажды я призналась в своих переживаниях.
Со временем я, конечно, успокоилась. Да и Миша эту самую порноактрису во мне очень быстро пробудил и вытащил наружу. Но все равно тень Виолетты, как будто была рядом.
Невыносимо больно смотреть, как он собирает вещи. Я сижу на широком подоконнике, поджав под себя ноги, и смотрю, как Миша безразлично достает из шкафа одежду и бросает ее в чемодан. Вдруг резко замирает и смотрит на полку со шмотками, будто увидел там привидение. Медленно тянется рукой и достает какой-то синий предмет. Я прищуриваюсь и узнаю в нем свой новогодний подарок, который вручила ему в ту ночь, когда разлучила с Виолеттой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Миша поворачивает голову в мою сторону и вопросительно смотрит.
— Ты до сих пор не открыл его? — в моих словах сквозит обида.
— Нет. Тогда я забросил его в шкаф, а потом забыл.
Я хмыкаю.
Миша тянется раскрыть упаковку.
— Подожди, — останавливаю его голосом.
Он снова смотрит на меня.
— Открой в самолете. Сейчас не надо.
Миша медлит пару секунд, а затем убирает синий сверток в рюкзак.
Я продолжаю наблюдать за ним. Мы не обсуждаем наше будущее, но оба понимаем, что это окончательное расставание. Миша уедет в Лондон и будет строить там новую жизнь. Я останусь в Москве, окончу через несколько месяцев бакалавриат и поеду в Женеву поступать в магистратуру. Туда же, где учился папа. Проучусь там два года и вернусь в Москву, чтобы работать в его фирме.
Я хочу поехать с Мишей, но даже не заикаюсь об этом. Он ясно дал понять, что уедет один.
Интересно, какой будет наша дальнейшая жизнь? Общаться мы не будем, это я точно знаю. Миша из тех людей, которые считают, что уходя надо уходить. Но ведь однажды мы с ним встретимся. На папином юбилее, например. Или на Ириной свадьбе. Или на бабушкиных похоронах.
Тянусь рукой к золотой цепочке со словам Nirvana на шее, которую он подарил мне на день рождения год назад.
— Ты будешь кого-то еще называть своей нирваной? — вдруг спрашиваю и чувствую, как слезы наворачиваются.
Миша застывает с джемпером в руках. Медленно поднимает на меня взгляд и смотрит бесконечные несколько секунд. Затем бросает его в чемодан и подходит вплотную ко мне. Я инстинктивно подаюсь назад, вжимаясь спиной в окно.
— Моей нирваной всегда была, есть и будешь только ты, — произносит, глядя мне ровно в глаза.
Миша никогда не говорил мне фразу «Я тебя люблю», но я поняла это, когда он сделал татуировку.
От кома в горле и накатывающих слез, становится трудно дышать. Миша заправляет мне за уши волосы и берет в ладони мое лицо. Склоняется и целует в губы. Сначала нежно, потом сильнее. Я обнимаю его за шею, обхватываю ногами торс. Миша снимает меня с подоконника и несет к постели. И снова я в каждом прикосновении его губ чувствую, что он со мной прощается.
В ночь перед его отъездом я не смыкаю глаз. Смотрю на тусклую луну в окне и слушаю шум дождя, который не прекращался все эти два дня. Как будто даже погода плачет из-за нашего расставания.
— Я провожу тебя в аэропорт, — говорю Мише утром, как только звенит его будильник.
— Не надо.
— Почему?
Миша тяжело вздыхает.
— Потому что это усложнит все еще больше.
— Но я хочу проводить тебя, — голос уже срывается.
— Проводи до такси.
Миша встает с постели и направляется в душ. Я остаюсь сидеть на кровати и глотать слезы.
Это худшее утро в моей жизни. Смотреть, как Миша упаковывает последние вещи — ножом по сердцу. За завтраком кусок в горло не лезет ни ему, ни мне. Через час приезжает хозяин квартиры, и Миша отдает ему ключи.
Когда мы спускаемся с чемоданами вниз, мое сердце стучит так, что заглушает все вокруг: дождь, шум машин, голоса прохожих. Мне трудно дышать, меня тошнит (Лиза не беременна — примечание автора), я, кажется, чуть ли не теряю сознание.
— Ну ты чего? — Миша замечает мое полуобморочное состояние.
Такси вот-вот приедет.
Я цепляюсь пальцами за его пальто. Миша поправляет на мне свою куртку, я ведь примчалась к нему, в чем была, когда папа позвонил и спросил, в курсе ли я, что Миша уезжает.
Холодный ветер бьет меня по лицу, снося слезы к вискам.
— Миша, — задыхаюсь, — может, мы могли бы… Я бы приехала…
Он крепко зажмуривает глаза.
Во двор заезжает желтый автомобиль и останавливается возле нас. Сердце падает вниз.
— Миша, пожалуйста… — шепчу.