Долина костей - Майкл Грубер

Да, мое слово было законом среди пенг, благодаря чему британский шанцевый инструмент не лежал без дела, а активно использовался для рытья окопов и укрытий от авиаударов как в Вибоке, так и в окрестных деревнях. Было очевидно, что очень скоро властям станет известно об активизации действий в этом районе сильной группировки СНОА. А как еще могли объяснить мурахилим свои неудачи, не рабы же их били?

Однажды утром меня разбудили выстрелы: оказалось, некоторые из моих ребят палят в самолет, к счастью, мимо, потому что это был «фоккер» общества из Пибора. С него стали сбрасывать на парашютах припасы, а заодно спрыгнул и человек, которым оказался Питер Малвени.

Он прибыл, чтобы забрать прах Норы, а когда узнал о том, чем я здесь занимаюсь, настоял на визите. Питер сказал: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов» — то же самое, что сказала бы и Нора, окажись она на его месте, и спросил, чем он может мне помочь, и я ответила, что воины у меня есть, но, если я хочу удержать этот край, мне нужны солдаты, нужен батальон настоящей пехоты. День Питер приглядывался к моим людям, а потом сказал, что из моих воинов можно сделать солдат: получилось же это с шотландцами и ирландцами. Так что я научила его языку динка в степени, достаточной, чтобы отдавать приказы, устраивать разносы и хвалить отличившихся. Мне казалось, что Нора снова со мной, и я была счастлива, но потом поинтересовалась у Питера, как ему удалось получить разрешение воспользоваться самолетом и доставить нам припасы, а когда он ответил: «У тебя есть друзья в высоких сферах», поняла, что генеральная приоресса прознала о моих занятиях и одобрила их, а вот Нора наверняка возмутилась бы, так что это еще одна измена. Мне оставалось лишь молиться о прощении.

Будучи профессионалом, он добился куда больших успехов, чем я, одел лучших бойцов в хаки из склада «проклятых», нашел упаковку с наплечными нашивками и сделал половину сомерсетской легкой пехотой, а другую королевскими фузилерами, разбил на подразделения без учета пола, возраста, клана и прочего и постоянно устраивал состязания, в которых одни дрались против других. По его замыслу, следовало вытравить из них представление о своей принадлежности к чему-либо, кроме полка, что, конечно же, было правильно, хотя для них непривычно и даже болезненно. Нам, однако, важно было выработать в них лояльность церкви, полку и, конечно, вождю Дол Бионгу, понимавшему необходимость всего этого, благослови его Господь. Разумеется, скоро количество новобранцев увеличилось настолько, что мы уже не могли заниматься ими сами, и мои первые сорок бойцов стали офицерами.

Враги нагрянули в Вибок по прошествии месяца: грузовик, полный пехоты с пулеметом калибра 12,7, установленным на кабине, за ним командирская машина, «хаммер пиг» 4x4, потом пушка и еще три грузовика. Остановившись примерно в пятистах ярдах от форта, они провели обстрел, и я впервые услышала страшные звуки выстрелов оружия, которому предстояло стать моим. Тогда пушка стреляла в мою сторону в первый и последний раз.

— Это не шутки, — заметил Питер, — с их калибром они раздолбают наш форт минут за десять.

— Тогда приступим, — откликнулась я.

Он выбрал лучших наших стрелков, и мы разошлись в обоих направлениях, чтобы обойти их по широкой дуге. Как и следовало ожидать, атаки с флангов или тыла нападающие не ожидали и вообще ничуть не заботились о безопасности периметра, так что бойцы. Питера уложили весь орудийный расчет прежде, чем там сообразили, что происходит, а потом перестреляли всех офицеров. Армии стран третьего мира по большей части специализируются на расстрелах беззащитного гражданского населения, и эта не составляла исключения. Оставшись без командиров, солдаты принялись метаться и беспорядочно палить во всех направлениях, наглядно показывая, что огневая мощь автоматического оружия бесполезна, если ты не попадаешь в цель. Все закончилось за сорок минут. Явились носильщики, добили раненых, стянули с трупов сапоги, собрали амуницию и оружие. Мы потеряли двоих убитыми, десять человек было ранено, но взамен нам достались снаряжение пехотной роты и моя пушка. Господи, прости, в то время я думала, что нам повезло.

Вскоре после этого, ближе к вечеру, с востока донеслись звуки, похожие на артиллерийскую канонаду. Двигаться на звуки боя неплохая тактика, поэтому мы сели в захваченные машины и отправились в том направлении. И примерно в сорока пяти милях от реки Акобо обнаружили группу, занятую нефтеразведкой.

Оказалось, мы слышали не канонаду, а взрывы сейсмических зондов. У геологов имелись проводники-туземцы, но, поняв, кто мы, они разбежались. Руководитель группы, доктор Терри Ричардсон, канадец, пригласил меня в большой автофургон, служивший ему офисом. Там даже кондиционер работал, хотя стоял сезон дождей и для Судана было довольно прохладно. Он сказал, что пока они не обнаружили ничего существенного, и мы немного поговорили о разведке и добыче полезных ископаемых — цивилизованная беседа, после чего я сообщила ему, что он военнопленный и я конфискую все его снаряжение. Ричардсон возмущенно заявил, что я не могу так поступить, поскольку у него есть разрешение от правительства Судана, и мне пришлось поправить его, что он уже не в Судане. Я думаю, именно тогда я впервые провозгласила независимость моего народа.

К весне 1937 года тогдашняя генерал-мать Отиль Роланд, достигшая возраста восьмидесяти пяти лет и серьезно больная, поняла, что этот год ей не пережить, в связи с чем предприняла два следующих шага. Во-первых, она отправилась в Рим, где встретилась с кардиналом Ратти, чтобы спросить его совета. В то время многие люди, обладавшие политическим чутьем, уже понимали, что надвигается новая европейская война… Роланд боялась, что эта война будет отличаться от предыдущей и тем, что враждующие стороны перестанут терпимо относиться к нейтральным монахиням, пытающимся прямо на поле боя оказывать помощь «и вашим, и нашим», и тем, что жертвы, в том числе и среди мирного населения, окажутся гораздо выше. Кардинал обещал проконсультироваться со своим братом, Папой Пием XI, относительно дипломатических аспектов этой проблемы и, разумеется конфиденциально, стал предоставлять руководству общества затрагивающие его интересы сведения, собранные превосходной дипломатической службой Ватикана.

Вторым ее шагом стало общее собрание ордена. 17 мая 1938 года более семи сотен сестер (все, имевшие возможность оторваться от работы) съехались в Дом матери, находившийся в Намюре, близ Парижа. По большей части то были молодые женщины и девушки, для которых основательница ордена, первая генерал-мать Мари Анж Бервилль, являлась персонажем историческим и даже легендарным. Впрочем, почти то же самое можно было сказать и о созвавшей их особе.

Произнесенная ею тогда речь издана не была, но ее отличали столь удивительная содержательность, красноречие и дар предвидения, что впоследствии многие сочли возможным воспроизвести ее в своих воспоминаниях. Автору этих строк посчастливилось услышать ее лично, и она прекрасно запечатлелась в памяти, хотя, справедливости ради, необходимо отметить, что воспоминания имеют свойство модифицироваться в соответствии с тем, как фактически разворачивались события.

Так или иначе, Отиль Роланд пророчила европейскую войну, и война разразилась. Она предупреждала, что народы, к которым принадлежат собравшиеся сестры, поднимутся друг против друга, и они поднялись. Она предрекала, что мирное население понесет жертвы, неслыханные для Европы со времен Тридцатилетней войны, и это тоже сбылось, правда, в таком масштабе, какого, при всем ее пессимизме, не могла вообразить себе даже генерал-мать. Она говорила о склонности современных государств превращать войну в политику, а политику в войну против гражданского населения и при этом не боялась открыто назвать преступников. Она сказала, что испанским, итальянским и немецким сестрам придется бросить вызов их правительствам ради исполнения обетов, а также, вопреки сложившемуся обыкновению, работать тайно. Ну а под конец заявила, что умирает, и предложила съезду выбрать ее преемницу.

На следующий день орден избрал третьей генерал-матерью общества Элизабет Марию Сапенфилд, а тремя днями позже Отиль Роланд завершила свой славный и изумительный, словно сказка, земной путь. Уроженка социального дна Парижа, воровка и проститутка в двенадцать лет, коммунарка и убежденная атеистка в шестнадцать, она осталась в людской памяти символом возможности возрождения через любовь. И знаком прозорливости и мудрости основательницы, усмотревшей в ту пору, когда едва ли кто-то мог увидеть в Отиль что-либо доброе и хорошее, возможность милостью Господа спасти ее для жизни, славы и служения. Когда некоторые церковники указывали на сомнительное прошлое Отиль и неуместное, по их мнению, рвение, с которым общество привлекало к работе уличных девиц, основательница со свойственной ей язвительностью отвечала: «Я могу научить благочестию, я могу привить навыки, но храбрость даруется Богом. В нашем деле храбрость необходима, а как раз гризеткам ее не занимать».