ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ - Михаил Бойков

— Мы совсем не такие страшные, как это некоторым кажется. Вот пустим вас проехаться по фашистской Германии и от души пожелаем вам приятного путешествия.

— Благодарю вас, — все еще не веря своим ушам, дрожащими губами произнес Леонид Николаевич.

— Не меня благодарите, а нашу партию, правительство и лично товарища Сталина… Да. Так можете за границей чувствовать себя, как дома. Почти, как дома. Вашу свободу мы там стеснять ничем не будем. Свободное от работы время проводите, как вам вздумается:

— посещайте театры и рестораны, завязывайте знакомства, ухаживайте за дамами. И, кстати, если вам удастся уговорить нескольких хороших инженеров из эмигрантов вернуться на родину, то мы будем очень рады. Даю вам честное слово, что здесь им никто не причинит зла. Они будут работать по специальности и зарабатывать прилично. Нам нужны специалисты…

Беседа в таком духе продолжалась больше часа. Из дома на Лубянке Таранников ушел успокоенный и убежденный в том, что большевики начали серьезно эволюционировать в лучшую сторону и, пожалуй, больше не будут "зверствовать".

После жизни и общественной атмосферы Советского Союза даже фашистская Германия показалась Леониду Николаевичу воплощением свободы и гражданских прав, а ее воздух — необычайно легким и приятным для дыхания. Инженер работал там бодро, энергично и с удовольствием, как бы переживая вторую молодость, а в свободное время, которого старался выкроить побольше, посещал музеи и библиотеки, театры, концерты и рестораны. Приятнее всего было чувствовать, что за спиной нет сексотов и соглядатаев, а рядом — партийных и профсоюзных погонщиков. Впрочем, Леонид Николаевич за последнее время был искренно убежден, что сексотам и погонщикам осталось существовать недолго и с их исчезновением жизнь в России будет не хуже, чем за границей.

В Германии он пробыл три месяца. Свою работу закончил успешно и познакомился с многими русскими эмигрантами. Все они интересовались жизнью в СССР, но к его предложению возвратиться туда отнеслись более, чем сдержанно. Даже неудачники, годами работавшие шоферами такси или лакеями в ресторанах, отказывались менять свои скромные профессии на службу советских инженеров. Некоторые, с неприятной и грубой прямотой, спрашивали Таранникова:

— Давно-ли вы, милостивый государь, состоите на службе ГПУ? За сколько продались большевикам?

Несколько раз Леониду Николаевичу очень хотелось ответить на подобные вопросы пощечиной и только заученные им наизусть "правила поведения советских граждан за границей" удерживали его от этого. Из всех заграничных знакомых ему удалось уговорить поехать в СССР только двух инженеров; оба были глубокими стариками и хотели умереть на родной земле…

Результаты заграничной командировки Таранникова наркомат и заводское начальство признали чрезвычайно успешными. Он был за это награжден благодарностью в приказе и тысячерублевой премией. Но прошло около двух лет и к дому, в котором он занимал квартиру, зимней ночью подъехал "черный воронок".

В камере "подрасстрельных" Леонид Николаевич Таранников никак не похож на инженера. Как и все мы, он по внешнему виду — ярко выраженный тип уголовного преступника. Но когда он заговорит, о его внешности невольно забываешь; даже камера смертников не может вытравить у человека культуры и интеллигентности.

На допросе выяснилось, что за ним в Германии была установлена непрерывная слежка, а всех его заграничных знакомых следователь назвал махровыми белогвардейцами и агентами Гитлера. Арестовали и двух старичков-инженеров, которых Таранников уговорил приехать в СССР. Этого он не может себе простить.

— Я был наивен и глуп, как мальчишка. Дожил до седых волос и вдруг поверил негодяям и палачам. Ни в чем неповинных людей подвел под пулю.

Он, как и другие заключенные, ночами с ужасом ждет казни; днем тоскует и беспокоится о жене:

— Как-то она там без меня? Она не перенесет моей гибели. Ведь какую долгую жизнь вместе прожили, как друг к другу привыкли. Что теперь с нею? Перед тем, как попасть сюда к вам, я унижался, просил последнего свидания с женой.

— Разрешили? — спрашивает его "сосед по матрасу".

Инженер отвечает со вздохом, похожим на стон:

— Нет. Они… ругаются и смеются

6. Письма из Америки

Вместе с "подрасстрельными" новичками в камеру вошел скелет.

Назвать его человеком в полном смысле этого слова смог бы лишь тот, кто обладает повышенным воображением. Таких среди нас не было, и при первом знакомстве с ним, мы назвали его скелетом.

Он был до того худ, что невольно казалось, будто все кости у него гремят, когда он, шатаясь, передвигался по камере нетвердыми шагами. Некоторые из смертников даже, не шутя, утверждали, что по временам они явственно слышат этот стук костей. Его голый череп, узкое лицо без волос и бровей, с неестественно выдающимися скулами и совершенно безволосая кожа на руках и ногах, казавшаяся плотно приклеенной к ним, были грязновато-желтого цвета. Под этой кожей никаких признаков мяса даже не намечалось; с резкой рельефностью выступали только кости, суставы и сухожилия.

Hoc, губы и уши у него высохли, покрылись множеством глубоких морщин и стали похожими на комочки смятого, пожелтевшего пергамента. В огромных глазных впадинах застыла густо-серая тюремная муть. Одеяние скелета состояло из полуистлевшего и изодранного на мелкие ленточки тряпья, невероятно грязного даже для тюрьмы. Его костистые ступни были босы и покрыты сплошной коркой черной и вонючей грязи.

По всему было видно, что это подобие человека изголодалось и отощало до последней степени. Однако, в первый день пребывания среди нас, он съел только половину выданного ему пайка. Повторилось это и на следующий день.

— Почему не едите? — спросили у него смертники.

— Вы знаете, мне не очень хочется есть, — ответил он глухим срывающимся голосом с еле заметным еврейским акцентом.

— Смерть от голода хуже и мучительнее расстрела. Это вам известно?

— А вы думаете, нет? И если вы предполагаете, что я имею большое желание умереть, так вы очень ошибаетесь. Я хочу жить больше многих других. Просто в меня не идет пища. Она выходит с рвотой обратно.

— У вас больной желудок?

— Нет, но меня они отучили от аппетита и от еды.

— Кто?

— Энкаведисты.

Поверить этому нам было трудно. До встречи со "скелетом" мы еще не видали заключенного, страдающего отсутствием аппетита.

— Как же вас отучили от еды? — недоверчиво спросил я.

— Очень просто. Как отучали одного колхозного осла. Только осел выдержал две недели голодовки, а потом издох. Я выдерживаю второй год и, — вы же видите, — живу, чтоб все они в НКВД так жили…

Работа у Якова Матвеевича Вайнберга была легкая, но не особенно выгодная. Он заведывал ларьком "Металлома", совмещая в одном лице начальника, бухгалтера, кассира, продавца и грузчика этой "низовой заго-товительно-торговой точки".

Такие "точки" были созданы советской властью почти во всех городах и районных центрах страны. Они покупали у населения металлический лом, "отоваривая" его "остродефицитной промышленной продукцией": мылом, спичками, махоркой, керосином и т. п. Из "точек" металлический лом отправлялся на различные базы, склады и заводские дворы. Там он годами ржавел под дождем до тех пор, пока его не вывозили на свалку. Промышленностью использовалось незначительное количество купленного у населения лома, а сама заготовка его представляла собой одну из бесхозяйственных фантазий советской власти.

На нищенскую заработную плату "металломщика" Яков Матвеевич прожить, а тем более прокормить семью, не мог. Поэтому приходилось комбинировать: сбывать на сторону часть "заготовленной" для свалок меди, алюминия, бронзы, олова и свинца. Подобными "комбинациями" занималось подавляющее большинство работников "Металлома". Кое-как Яков Матвеевич сводил концы с концами и кормил семью; однако, в 1931 году кормить ее стало нечем; советская власть как раз начала голодом загонять в колхозы северо-кавказское крестьянство, не щадя при этой и горожан. Искусственный, организованный коммунистами голод свирепствовал по всему Северному. Кавказу.

Яков Матвеевич голодал и терпел, но его жена терпеть не хотела. Из-за этого все чаще возникали между супругами споры. Спор, очень быстро превращавшийся в ссору, обычно начинала жена:

— Слушай, Яков! Если тебе нравится голодовка, так мне совсем наоборот. Я скоро превращусь в щепку. И зачем я вышла за тебя замуж?

Яков Матвеевич всплескивал руками.

— Сара! Ты же видишь, что я бьюсь, как рыба об лед. Достаю на семью, сколько могу.

— Вы посмотрите на него! — восклицала она. — Достает кошкин паек, а жена и дети пухнут от голода. Только такие дураки, как ты, бьются об лед, а умные люди кормят свои семьи. И если тебе меня не жалко, так пожалей хоть наших малых детей.