Ветер с моря - Констанс Хевен

Были в их путешествии и другие стороны, не такие приятные: толпы нищих повсюду, искалеченных, изуродованных, слепых; дети в грязных лохмотьях, протягивающие худые ручонки; истощенные младенцы на руках у матерей, с огромными глазами, полными упрека. Двадцать-тридцать таких несчастных собирались на улице, когда они садились в карету. Нищие, как дикие звери, кидались за горстью монет, которые бросал им Роберт, потом кричали: «Bon voyage![16] — вслед отъехавшей карете. У городских ворот еще оставались железные барьеры с вооруженной стражей, там тщательно проверяли их документы, прежде чем пропустить взмахом руки.

— Здесь всегда так? — спросила Изабелла, когда один из караульных так долго рассматривал документы, что Роберт начал терять терпение, пока не понял: оказывается, парень не умел читать. — А я думала, революция все изменила к лучшему.

— Не всегда получается, как задумано. После хаоса наступает тирания, как же еще можно восстановить разрушенное? Они всего лишь на словах используют старые лозунги — Свобода, Равенство, Братство, — с горечью сказал Роберт. — Но еще следует соблюдать осторожность. Ищейки Фуше так же свирепы, как любая роялистская тайная полиция, а Бонапарт чрезвычайно чувствителен к критике, тем более, что за спиной у него тысячелетняя традиция. Если бы какой-нибудь художник осмелился нарисовать на него карикатуру, как это делает Роландсон, помещая карикатуры на принца Уэльского в некоторых наших бульварных листках, то ему вряд ли удалось бы избежать виселицы.

При въезде в Париж оказалось еще больше железных барьеров, еще больше вооруженной стражи, и даже одна таможенная служба обыскала каждый уголок в портшезе, как будто путешественники прятали что-то опасное для государства под подушками, и только титул Роберта и осторожно переданная взятка помешали таможенникам переворошить самые интимные принадлежности туалета Изабеллы и запустить грязные руки под дорожный плащ и ощупать тело в поисках подозрительных и запрещенных предметов. Наконец их пропустили, и путь завершился в гостинице «Империал» на Рю-дю-Дофен. Гостиница оказалась полной противоположностью окружающей обстановке. Город мог быть грязным, еще не залечившим шрамы последних бурных лет, но Изабелла отелем была очарована, а Роберт, хорошо знавший это заведение, был очень счастлив показать его ей.

Их гостиницу заполнили английские туристы, но они избегали их, насколько это было возможно, предпочитая посещать достопримечательности без сопровождающих и без французских гидов, говоривших хриплыми голосами на отвратительном английском языке. Разумеется, они делали все, что полагается делать путешественникам, которые знакомятся с городом. Однажды их пригласили на ужин в британское посольство на улице Фобур Сент-Оноре. При свете тысячи свечей за длинными столами сидело около семидесяти гостей, Изабелла впервые увидела министра иностранных дел Бонапарта, Шарля-Мориса де Талейрана, которому в то время было за пятьдесят. Хромой почти с рождения, но с утонченными манерами, чрезвычайно элегантный, он отличался «повадками мартовского кота», как еле слышно, с озорным видом прошептал ей Роберт, от чего Изабелле пришлось подавить смех. Прямо напротив Талейрана сидел Жозеф Фуше, министр полиции, представлявший контраст по сравнению с изысканным Талейраном. Этот запятнавший себя кровью революционер, близко знакомый с парижским преступным миром, копался в еде; неопрятные манжеты прикрывали руки с грязной полоской под ногтями, его красивый бархатный сюртук залоснился, голос был громким — весь облик этого человека казался вульгарным. Здесь как будто встретились два мира, которых когда-то разделяла непреодолимая пропасть.

Такое же столкновение разных культур поразило Изабеллу, когда они присутствовали на приеме в Тюильри. Парк, славившийся прежде своей красотой, был вытоптан и разорен толпой и теперь поспешно восстанавливался. Когда они вошли в дворцовый бальный зал, освещенный дюжиной огромных хрустальных канделябров, то были поражены его великолепием и богатством, граничившим с дурным вкусом. Позолоченная мебель, чрезмерно роскошные столики из оникса и алебастра, бархатные гардины, богато расшитые золотом, — полная противоположность утонченной элегантности лондонских гостиных, к которым привыкла Изабелла.

Почти невозможно было представить себе, что всего двенадцать лет тому назад озверевшая толпа ворвалась сюда, сокрушая и грабя, разбивая, сжигая. В зале было много англичан, французских аристократов, возвратившихся из изгнания в тщетной надежде вернуть потерянные владения; здесь же расхаживали nouveaux riches[17], выскочки, быстро продвигавшиеся все выше и выше вслед за своим новым идолом Наполеоном Бонапартом.

Появление Бонапарта было обставлено пышно и в точно рассчитанное время: танцы вдруг прекратились. Торжественно зазвучали фанфары, лакеи в великолепных ливреях и напудренных париках распахнули двери. Затем Бонапарт быстро прошел на середину зала: дамы приседали в реверансе, а мужчины склоняли головы, когда он останавливался, чтобы сказать им несколько любезных слов.

Изабелла завороженно смотрела на него, вспоминая описание этого человека, которое дал ей Люсьен на берегу моря в Кенте. Небольшого роста, с прямыми черными волосами, почти незаметный, пока не увидишь его глаза и не услышишь, как он говорит. На Бонапарте был простой зеленый мундир с белыми отворотами, тогда как его маршалы шли за ним, разряженные в пурпур и золото, с орденами, украшенными драгоценными камнями.

Приблизившись к ним, Бонапарт остановился, пристально глядя на Роберта проницательными глазами под нахмуренными бровями.

— Я вас знаю, не так ли, виконт! — сказал он голосом, в котором слышались скрипучие нотки. — Насколько я помню, вы причинили нам много хлопот с договором: слово здесь, фраза там. Талейран был вами недоволен, друг мой, — продолжал он, подчеркивая каждое слово нажимом короткого толстого пальца, направленного в грудь Роберта. — Ему не нравится, что упрямый англичанин поставил его в затруднительное положение.

— Прошу прощения, сэр, если мое усердие оказалось нежелательным, но гораздо лучше позаботиться о точной формулировке, чтобы потом не возникло разногласий.

— Вы, конечно, сделали все возможное, чтобы предотвратить это, — сухо заметил Бонапарт и повернулся к Изабелле. — Эта леди ваша жена?

— Да, генерал, в девичестве Изабелла де Совиньи.

— Совиньи, Совиньи… Почему эта фамилия мне так знакома? — Потом он щелкнул пальцами. — Вспомнил, мой врач, доктор Анри Риваж де Совиньи, очень умный малый, не так давно вылечил меня. Жаль, что его здесь нет сегодня, он не любит светских приемов. Может быть, это ваш отец, мадам?