Прощай ХХ век (Память сердца) - Татьяна Андреева

Однако чтобы избавиться от диатеза окончательно, мне пришлось в кормлении Маши соблюдать строгую диету, которая привела к тому, что ребенок был все время голоден и требовал пищи каждые три часа. На ближайшие два года пришлось забыть о сне. Сережа работал, а я, находясь в декретном послеродовом отпуске, занималась ребенком. Спать доводилось только урывками, так как между кормлениями нужно было еще эту еду приготовить. (Временами мне казалось, что я уже никогда в жизни не высплюсь).

Сначала я кормила ребенка импортной молочной смесью «Бона». Но, когда Маше исполнилось пять месяцев, я стала давать ей более полноценную пищу, включающую специальный кефир, принесенный из детской молочной кухни, парное мясо с рынка, дважды прокрученное на мясорубке и разделанное на маленькие шарики, которые варились на пару, а затем в растертом виде добавлялись к жидкой овсяной каше на воде. Кроме того, давали мы Маше одно тертое яблоко в день, протертые супчики из кабачка и картошки, овсяную кашу без сахара и соли. Это подействовало на ребенка отлично, она сразу поправилась, стала пухлым и веселым человечком, отличающимся завидным аппетитом. Любовь к еде у Маши сохранилась до сих пор.

Мою маму почему-то больше всего возмущало, что я даю ребенку не сладкую и не соленую пищу. Когда Маша немного подросла, мама потихоньку стала солить ее супы и каши, и давать ей сладкое, что, конечно, не способствовало исчезновению диатеза. Но видно таковы все бабушки — именно они исподволь начинают портить наших детей, позволяя им то, что родители запрещают и, руководствуясь при этом исключительно любовью. А подросшая Маша, увидев на столе торт или пирожное, умильно просила: «Мама, дай мне кусочек маленький, побольше, самый большой!»

Моя мама с недоверием относилась к книге американского психолога и детского врача, доктора Спока, бывшего тогда в нашей стране в большой моде. Однако мне его книга во многом помогла правильно кормить и растить моего ребенка. Посмеиваясь над моим пристрастием к книжным знаниям, мама, однако, удивлялась, почему это Маша не кричит после кормежки, как исправно делали я, мой брат Шура и сестра Лена в ее возрасте. И я ей показывала, как по доктору Споку, нужно помочь ребенку срыгнуть после еды, чтобы не болел животик. А была еще и такая история. Когда Маше исполнилось четыре года, моя сестра Лена родила дочку, и когда той было около года от роду, заболела и попала в больницу. Маме пришлось взять на себя заботы о маленькой Соне. И однажды мама позвонила мне и с не свойственным ей отчаяньем в голосе, стала спрашивать, что ей делать. Она пыталась надеть на Соню комбинезон, чтобы идти гулять. Малышка ни за что не давала себя одеть, она не поддавалась ни на какие уговоры, а садилась или ложилась на пол, и при этом кричала во все горло. Я приехала к маме и сразу вспомнила совет доктора Спока, никогда не уговаривать малышей, а действовать. И в таком случае, который приключился с мамой, посадить ребенка на руки спиной к себе и одевать его сидя. К маминому удивлению я одела Соню за пять минут, и мы отправились на улицу. Спасибо доктору Споку!

На мое и на Машино счастье, в 1986 году в нашей стране уже действовал закон, позволяющий матери сидеть с ребенком дома до двух лет. Денег платили, правда, мало, но какое это имело значение на фоне того счастья, которое я испытывала. Было трудно, потому что мне пришлось физически много работать: стирать, кипятить, сушить и гладить пеленки (памперсов у нас в стране еще просто не было). Минимум два раза в день одной, без посторонней помощи, сносить с четвертого этажа коляску вместе с ребенком, а после прогулки затаскивать ее обратно. Вот когда я поняла, почему многие молодые мамы выглядят такими неухоженными и сонными — им просто некогда даже подумать о себе. Мы жили на спокойной улице Ворошилова (сейчас Галкинской), но даже оттуда я стремилась увезти Машу в более экологически безопасное место, например в парк, рядом с клубом КОР. Зимой мы поставили на балкон старую коляску, сняв ее предварительно с колес, загородили от всех ветров, застелили моей старой пуховой перинкой и устроили там Маше место для сна на воздухе. Когда шел снег, мы прикрывали одеялом верх коляски, и ребенок спал в этом уютном гнезде с удовольствием.

С появлением Маши в нашей комнате стало тесно. На шестнадцати квадратных метрах диван заменился двуспальной кроватью, которую пришлось поставить у окна. У моего изголовья вдоль стены встала Машина кроватка, так, что я могла слышать ночью ее дыханье и быстро вставать, когда она просыпалась и просила есть. Когда Маша засыпала, я держала ее за ручку и с тех пор знаю, что, если руки у ребенка стали горячими, значит, он хочет спать. Напротив кроватки стоял небольшой двустворчатый шкаф с одеждой, а за ним у балконной двери разместился мой письменный стол, ставший на время столом для пеленания ребенка, а также для глажения стираных пеленок, подгузников, и прочей детской одежды. У дальней стенки все также стояли мои книжные шкафы. Свободного места для передвижения по комнате оставался один квадратный метр и еще некоторое пространство между столом и кроватью, чтобы выйти на балкон.

В народе говорят, что чужие дети быстро растут. Неправда, свои дети тоже очень быстро растут. Не успели мы оглянуться, как Маша уже села в кроватке, а потом и встала, качаясь на нетвердых ножках. Первые слова она начала выговаривать очень рано, в девять — десять месяцев. Самые первые слова были «папа» и «баба», а вовсе не мама, как я ожидала. И еще слово «упа», обозначавшее «упала». Стоя в кроватке, Маша бросала на пол игрушку и говорила: «Упа!» Мы поднимали игрушку и давали ее Маше, она тут же ее бросала снова и повторяла заветное «упа». Так могло продолжаться до бесконечности, причем Маша наблюдала за процессом с нескрываемым интересом. Такое раннее освоение речи мы приписывали тому, что начали читать ей с того момента, когда она стала узнавать нас, улыбаться и произносить отдельные звуки. Ну и, конечно, мы с ней все время разговаривали.

Сначала чтение происходило так — Сережа ложился с Машей рядом поперек нашей кровати, брал в руки раскладную книжку с картинками, под названием «Цыпленок» и, держа ее так, чтобы Маше было хорошо видно картинки, медленно читал ей текст. Наблюдать за этим было уморительно, потому что Маша, слушала очень внимательно, как будто все понимала. Сережа читал ей одну эту книжку целый год. Когда Маша начала говорить первые слова, она все также внимательно выслушивала содержание книжки и говорила Сереже: «Итай», что означало, читай. Как и с игрушкой, процесс чтения мог продолжаться очень долго, каждый раз заканчиваясь словом «Итай». Бедный Сергей читал «Цыпленка» сначала до конца и с конца к началу, добавляя свои рассказы о каждом персонаже и об авторе, и так далее. Надо сказать, что фантазии ему хватало надолго. Не удивительно, что подросшая Маша довольно долго потом играла в птичку. В два года от роду она свивала на нашей кровати гнездо из двух пледов, садилась на перевернутые чашечки от кукольного сервиза и, немного картавя, говорила: «Я птенц, сижу в гнезде, высиживаю яйца. Яйца у меня хаошие-хаошие, кгутые-кгутые». По причине диатеза мы давали Маше только крутые яйца, и она считала, что они-то и есть самые лучшие.