Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко

по складам, наследница майората получала письма от писаря барселосского суда; но распечатала она их, только когда набралось семь штук, и одна белошвейка прочла ей все семь. Фелизарда выросла в неграмотности и находилась со словесностью в тех же отношениях, что и древнегреческие девицы до той поры, покуда Кадм, сын Агенора, не ввел в Греции финикийскую письменность;[148] но зато в ее пышной груди пылал зажженный природою пламень, и она обожала уличные песенки и соревнования народных певцов-импровизаторов, иные фразы коих настоятельно требовали вмешательства полиции.

Несколько слов о писаре барселосского муниципального суда.

Сей субъект обследовал все отрасли человеческого знания с помощью «Краткой практической энциклопедии», каковую написал сеньор Эмилио Акилес де Монтеверде;[149] сочинял шарады, некоторые были напечатаны. Мое первое — горячительный напиток, мое второе — противительный союз, мое третье — злак с зерном белого цвета; все вместе — имение, где живет прекрасная дева — Ромарис. Юнец наш, по имени Жозе Иполито, питал безграничную веру в поэтическую ценность «зефира» и «топей», в торжество справедливости, а также в архангела поэзии 1840 года. Суккубы[150] его ночных грез на берегах Кавадо высасывали из него кровь. Он был меланхоличен и сухопар, как хворая борзая. Больше всего на свете, кроме безденежья, терзала его страсть к Фелизарде. Он зарабатывал три тостана в день и изнывал от желания обзавестись лошадью и экипажем. Пока же усердно посещал знакомых и в гостях декламировал известное стихотворение:[151]

Ибо не был он поэтом,

Тот, кто воспевал Инес;

или другое, «Луна в Лондоне»:

Глухая ночь; печальное светило

Прорвало пелену свинцовых туч и т. д.

И пускал слезу, когда доходил до самых душещипательных строк.

Фелизарда по всем статьям была не под пару нашему сухопарому герою (каламбур невольный); он же изо всех сил старался воспарить в те выси, где она обитала. Чтобы завладеть ею, он готов был стать быком, как Зевс, хотя по склонности парить в высях скорее годился бы на роль лебедя, если бы у Фелизарды, кроме ее естественных инстинктов, были еще несколько животные инстинкты Леды. [152]

Он написал ей семь посланий, многословных и унылых, словно семь смертных грехов. Прочитавшая их белошвейка заливалась слезами и заучивала длиннейшие фразы наизусть, дабы отвечать на письма старшего капрала Тринадцатого пехотного полка. Фелизарда слушала с тем же вниманием, с коим лягушка, выпучив над тиною полные страха глаза, слушает соловья. Поскольку проза была нашпигована четверостишиями, наследница майората всякий раз, когда воспринимала рифму, разражалась хохотом, точь-в-точь как в лирических местах пьесы про святого Антония в театре Сан-Жерардо. Такое уж было у нее врожденное увечье! А может быть, смех ее был предвестием того всеобщего взрыва хохота, который в наши дни заглушает журчание субъективной поэзии.

Белошвейка постигла чувства Фелизарды и написала ответ, в коем облекла эти чувства в слова, сами по себе невинные, но попиравшие все законы орфографии. Писарь любил Фелизарду по-настоящему: прочитав письмо, где девица именовала его сакровищем своего серца, он со скорбью вспомнил Монтеверде и дал обет выучить Фелизарду всем четырем разделам грамматики, если она когда-нибудь проспрягает глагол «любить», который можно считать правильным лишь тогда, когда он очищен браком.

Они прилежно переписывались. Фелизарда становилась слегка задумчивой, малоподвижной и вялой. Она была влюблена. Психическая сторона ее существа стала оказывать действие на ту, другую. Она маялась приступами томления а-ля Офелия и несварением желудка из-за сидячей жизни. Целыми днями торчала на балконе, выходившем на проезжую дорогу. Жозе Иполито появлялся там по субботам к вечеру; и, если вокруг не было ни души, осведомлялся, как она поживает. И Джульетта, прижавшись трепещущей грудью к перилам и рдея, отвечала, что поживает хорошо.

Писарь повел в своих письмах речь о браке. Она отвечала согласием. Жозе Иполито, подхлестываемый любовью, отважился на шаг, от коего друзья всячески его отговаривали. Он попросил руку Фелизарды у отца ее и раскаялся. Силвестре спросил его, кто он такой и каким состоянием располагает. Услышав ответ, бывший пиротехник сказал с презрительной миной:

— Раз так, прощайте. Может, вы, сеньор, и не дурак, но очень на него похожи.

И выразительно показал ему на дверь. Затем позвал дочь и спросил:

— Что за чертовщина? Где ты познакомилась с этим голодранцем, что пришел к тебе свататься?

Фелизарда простодушно рассказала все, как было, показала письма, созналась, кто читал их ей, кто отвечал, и сказала в заключение:

— Как бы там ни было, а я хочу за него замуж, да поскорее.

Отец разразился воплями, перемежавшимися с грубыми междометиями. Дочь с рыданиями выбежала из его комнаты и не вышла ни к обеду, ни к ужину.

А мать, трудолюбивая женщина, никогда и в мыслях к себе не подпускавшая неумолимой гордыни, свойственной богачам, говорила мужу:

— Если малый ей по сердцу, не перечь, пускай выходит за него... Мой отец мне все уши прожужжал разговорами о том, чей ты сын да кто твой родитель. Ну и что? А я пошла за тебя и не раскаиваюсь.

— По-твоему, выходит, я должен отдать дочку и восемьдесят тысяч крузадо приданого какому-то писаришке, у которого нет ни кола ни двора...

— Зато у нее есть, муженек. Богатства хватит на двоих. Разузнай, что он за человек; и, если добрый малый, пускай она за него выходит, ей ведь уже двадцать минуло.

XI

Жозе Иполито между тем подыскал себе покровителей, уповавших на благополучный исход его брачного предприятия. Политические враги Силвестре, который носил теперь фамилию де Ромарис, надоумили жениха подать на отца невесты жалобу в суд.

Судья взялся лично допросить наследницу майората, поскольку она не могла выступать в суде самостоятельно. Во исполнение всех формальностей закона, Фелизарда была привезена в Барселос, где ее вверили заботам семейства Алвараэнс, которому временно было поручено опекать ее.

И тут в суде начинается баталия. Истец, следуя скверным советам своего адвоката, отвечает самыми едкими диатрибами на оскорбления, коими осыпает его толстосум, издевающийся над его бедностью и темным происхождением. Тяжба превратилась в яростную грызню стряпчих, представлявших обе стороны.

Один из членов семейства Алвараэнс был молодой человек по имени Жозе Франсиско; он уже пятый год зубрил латынь в надежде