Правила игры в человека - Яна Листьева

прелые листья и несколько бутылочных осколков. Апельсина тоже нигде нет, но она замечает нечто другое – выцветшая влажная трава на месте, где он, возможно, был, примята, листья разметаны, будто там лежал некий предмет. Или?* * *

От дедушки приходят первые вести.

«… Заночевали в ущелье, но проснулись от нараставшего шума. Это мчалась вода, неся с собой булыжники с гор. Нам удалось найти тропинку, уводившую вверх, и оказаться в безопасности…»

Фотография: помолодевший, так что и не узнать его почти, дедушка верхом на верблюде; на нем военный френч, на голове – что-то вроде тюрбана. Бабушка узнает его спутников: юноша теперь тоже в тюрбане, без бейсболки, на нем восточный полосатый халат, слюдяные глаза в упор смотрят на фотографа; дворняжка тоже здесь – для нее на спине верблюда устроена специальная корзинка под зонтиком.

«…Лыжную шапку, кстати, я так ни разу и не надел. От ночевок на свежем воздухе я закалился и окреп, ты меня сейчас и не узнала бы. Подложил ее под голову, да и забыл. Там, где я спал, выросло дерево – кажется акация, но очень высокая, и теперь эта шапка – в ее ветвях; в ней орут птицы, день и ночь. Не успевают вылететь одни птенцы, как вылупляются другие. Их, наверное, где-то уже целые стаи»

* * *

Оттепель. Бабушка возвращается с работы. Подойдя к дому, она уже по привычке скользит взглядом по палисаднику и видит: там, где была примятая трава – скелет какого-то животного, довольно крупного, со сгорбленной спиной. У бабушки перехватывает дыхание, но, конечно же, среди костей не находится и намека на оранжевое – ни зерен, ни кожуры зачерствевшей.

* * *

Ей передают бобину с видеозаписью: дедушка мчится на открытом джипе по пустынной местности. Темно, но свет фар позволяет вести съемку. Вьются смерчи, взрываются звезды, в лицо дедушке летит песок, свистят стрелы и ржавеют еще в воздухе, дед проносится мимо и берет влево – так резко, что изображение какое-то время двоится: два тающих светящихся пятна удаляются, разъединившись.

* * *

Выйдя на следующее утро из дома, бабушка обнаруживает, что палисадник обнесен лентой с надписью «судмедэкспертиза». Люди в белых пластиковых комбинезонах склонились над какой-то темной грудой. Еще не до конца рассвело, и в всполохах синих мигалок всё то проступает яркими, дергающимися линиями, то, наоборот, становится невидимым.

* * *

Потом наступает весна, тает снег, и дедушка возвращается.

Яна Листьева

Четверо

Четверо идут по горам. Точнее, идут они там не сразу, сначала встречаются в определенной точке гор, никому из них заранее не известной. Встречаются, смеются, разводят руками, обнимаются – всё одновременно, и только после этого уже идут по горам, совершенно не важно, в каком направлении. Горы – это горы, в них хорошо идти.

Один из четверых находит в расщелине трубу – старую, мятую и как будто немного даже пожёванную, подбирает, подбирается к ближайшей пропасти, чтобы зашвырнуть трубу как можно дальше вниз и уже даже отводит руку для замаха, но другой из них (или все они разом) останавливает его, качает головой.

– Мне кажется, труба ещё пригодится зачем-то, – говорит тот из них, кто остановил замах.

– Тогда несите её кто-нибудь, кроме меня, – говорит тот, кто хотел выбросить, – на всякий случай, а то знаю я эти трубы.

Четверо смеются так, что кажется – невозможно не смеяться здесь и сейчас, там, в горах, где горячее яркое солнце и ледяные тени и к верхушкам пиков цепляются ленивые плавные быстрые облака. Четверо смеются, и один из них протягивает руку, берёт трубу и аккуратно привязывает её к рюкзаку другого, в том месте, где обычно крепится сноуборд. Трубе там отлично.

Четверо идут по горам, вдыхают воздух, морозный и тёплый и чистый, взглядом выхватывают яркие пятна цветов и зелени, держат неподвижно парящих в восходящих потоках птиц. В горах хорошо, как бывает только в горах и ещё иногда в детстве, но детство часто забывается, а горы есть всегда.

Четверо идут пешком, это важно: не использовать никаких транспортных средств, ни до того, как они встретятся в одной случайной невыбранной точке, ни (особенно) после. Вместе они идут долго, и ещё дольше каждый шёл со своей стороны один, хотя ни один из них не был в одиночестве ни секунды, ни шага этого путешествия, которое длится, которое почти завершилось.

Четверо не совершают никаких предопределённых действий и почти ничего не говорят и продолжают идти. Может показаться со стороны, что абсолютно ничего не происходит, просто четверо идут по горам, в горах есть и другие, кроме этих четверых, встречаются, так что, в общем, ничего в них особенного нет – но четверо идут по горам и происходят они сами. Это умеет не каждый, да и четверым пришлось довольно долго учиться, прежде чем у них получилось, поэтому то, что четверо идут по горам – невозможный, неотменяемый факт.

Четверо идут по горам и останавливаются высоко, прямо на границе снега и зелени, на самом краю. Они останавливаются точно так же, как шли; точно так же, как встретились: случайно, не сговариваясь, одновременно. Останавливаются, сходятся ближе, поворачиваются друг к другу спинами, смотрят – мгновение, всегда. Разворачиваются обратно, отступают на шаг, переглядываются, улыбаются – легко, уверенно, точно.

Один из четверых снимает трубу с рюкзака другого, внимательно её смотрит, примеривается, прикладывает один конец трубы к губам, другой поднимает вверх, в сторону неба, и начинает с силой втягивать в себя воздух прямо через трубу. Остальные смотрят на него сочувственно и поддерживающе, тот, кто с трубой, корчит смешные лица, фу, говорит он, с усилием глотая воздух из трубы, фу какая гадость, и как мы раньше добровольно это ходили и множили, это же неправильно, ну.

– Дураки мы были потому что, – говорит другой из четверых, кто-то один из четверых, все четверо разом, смотрят друг на друга и хохочут, и долго ещё продолжают хохотать, пока каждый из них поочерёдно глотает воздух из трубы, вдыхает эту невкусную гадость и выдыхает другое, противоположное, непривычное, которое сверкает в воздухе и остаётся, и продолжает быть.

Производить какие угодно действия тут, конечно, совершенно необязательно, но иногда крайне необходимо всем – и четверым, неподвижно стоящим на границе между снегом и зеленью, и трубе, и воздуху, и всему, что происходит.

Один из четверых, тот, что вдыхает через трубу сейчас, делает глоток, и всем им становится ясно, что он был последним, и они выдыхают и переглядываются, аккуратно сминают и складывают и убирают ставшую ненужной трубу в карман.

– Весна в этом году будет долгой, – говорит один из четверых, говорят они все, и сами с собой соглашаются: отлично отменились.

Четверо смотрят на горы и всё остальное разом, и делают плавный ленивый скользящий шаг в сторону, и больше в горах