Правила игры в человека - Яна Листьева

задумываться, как и что делаешь. Нырять вот отсюда, где всё несётся кувырком, было непонятно, как. А ведь придётся, солнце уже клонилось к закату, и косяки рыб потянулись к горизонту, надеясь его догнать. Пирог был уже извлечён из песка и почти остыл, его сложили в коробку, вручили Эйсу, и стало как-то подозрительно тихо.

С пирогом в руках Эйсу вошла в пахнущую книжками комнату Исиа, и воды там уже не было ни капли, и тёмные плашки паркета блестели матово. Все эти стояли вокруг и ждали, и Эйсу было очень не по себе. Легче лёгкого было нырнуть в эту утреннюю воду, а поди нырни в этот вечерний паркет, когда все смотрят, и дети, и звери, и старшие. Эйсу, прижимая к себе коробку с пирогом, присела на сундучок с мелочами, внимательно глядя на тёмный сухой пол. И смотрела, пока комната вокруг не потекла, пока мелкие досочки не начали казаться рябью на поверхности очень глубокой воды, пока заинтересованные взгляды Исиа и ее семьи не перестали дёргать, и тогда глубоко вздохнула и упала в эту тёмную воду и потекла в ней глубже и глубже, а потом вверх, в сторону невнятного пятна другого света.

* * *

Проснулся, ощущая какое-то неудобство в спине, словно там должен был быть хвост, а не было его. Что за хвост, глупости какие. Неудобно повернулся во сне, что ли. Встал, вышел на кухню, автоматически включил кофеварку, свет погас. Так уже бывало, тут было понятно, что делать: включить пробку на лестнице, почему-то вышибало её, а не домашний автомат. Нашарил под столом тапочки, вышел, щелкнул автоматом. По лестнице к его двери поднимались мокрые следы, впрочем, перед дверью они исчезали и не шли дальше ни вниз, ни вверх, да и в дверь никто не звонил. Пожал плечами. Со второго раза кофеварка включилась, как надо, послушно зажужжала и закапала в чашку черным живительным эликсиром. На столе обнаружилась коробка с чем-то съестным, открыл: там были слегка подсохшие синнабоны, четыре штуки, смертельно дорогие и вкусные только в совсем свежем виде. Сам точно этого не покупал, может, Лиза забегала, и, не застав его, ушла. Потянулся было к телефону позвонить, но махнул рукой: Лиза еще большая сова, чем он сам, к чему ее зря дёргать, раз уж сам проснулся в такое нелепое время, лучше пойти пока поработать, а синнабоны, ну, фиг с ними, не протухнут. Сейчас бы лучше кусочек сыра. И, кстати, сыр есть, косичка, самое то под работу.

Раскрыл проект, начал извлекать по одному все эти микрофайлики с разными заходами на музыкантов, с четырёх камер, все по несколько секунд. Тут главное, когда звучит соло, показывать того, кто его играет, тяжелая оказалась работа, несколько часов прошло, а смонтировал всего минуту. В кусочках с дроном пришлось прежде всего отрезать сам звук дрона, но при этом запоминать, на какой музыкальной фразе это было. Кропотливая, монотонная работа, не то чтобы успокоительная, но предсказуемая, без неожиданностей. Провозился полдня, вышел на кухню сварить себе еще кофе, и снова увидел эту коробку с синнабонами. Да ну его, это сладкое, вообще. Лучшее применение сладкому – сходить с ним в гости и вкормить в кого-нибудь еще, но гости – это требует слишком много внимания, рассказывать о себе, а что тут расскажешь, клип еще монтировать и монтировать, и это не то чтобы увлекательное приключение. Слушать же чаще всего просто неинтересно. Лучше сходить к художникам и выпить у них чаю, в их открытой мастерской, если не хочешь разговаривать, с тобой разговаривать и не будут. И идти недалеко, только двор перейти.

Художники снимали бывшую дворницкую во дворе напротив, заходил к ним иногда в перерывах между монтажом. Они мастерили маски и кукол, лепили из глины и отливали бумагу, и дела у них шли еле-еле. Чай за донейшен был придуман, чтобы хоть как-то платить аренду, зато любым вечером к ним можно было ненапряжно и успокоительно зайти. Оставить монетку, посмотреть на что-то, кроме кадров клипа, поговорить о чем-нибудь незначащем. Чаще разговоры в мастерской были о новых маркерах или полимерке, о том, где купить такой блокнот или как применить четыреста метров крафтовой бумаги, и гораздо реже о модном насморке, а о политике вообще никогда. Ребята как будто не замечали, что за фигня вообще происходит в мире, потому что в их мире сверлилась бумага в ведре с водой, светилась гирлянда, намотанная на ивовую рыбу, ковались тонкие медные проволочки или наклеивались осколки чашек на кривую верхушку стены старой дворницкой, и это было гораздо интереснее. Гость мог сам налить себе чаю, разложить табуретку и молча смотреть, как кто-нибудь клеит чашку золотым акриловым контуром по керамике.

Вот так и поступил. Прихватил с собой непонятные синнабоны, спустился во двор, зашел в дворницкую и вручил их сегодняшнему дежурному, длинному парню в круглых очках.

– Вот, принес вам пожертвование, – сообщил, открывая коробку, – подойдёт?

– Конечно, – вежливо отозвался парень, – спасибо! Я нарежу для всех, – и, ловко разделив синнаббоны на четвертинки, разложил их по треугольной тарелке. – Чаю, кофе?

– Чаю, немножко. Лучше с собой, – добавил, оглянувшись. В мастерской было довольно много народу и мало места, почти всё небольшое пространство занимал огромный холст, на котором как раз сушились свежеотлитые листы самодельной бумаги. Присесть тут было негде, ну и ладно. Получил бумажный стаканчик травяного чая, положил на поднос денежку и пошел куда-то, не особенно задумываясь, куда и зачем. Просто засиделся за работой, надо было подвигаться, хоть как-то, хотя бы по улицам походить, а то тут не только хвост почувствуешь. Шел, прихлёбывая чай, пока не оказался в густо заросшем кустами сквере, на задворках стеклянного павильона с цветами. Задняя стенка магазина состояла из сплошных синих зеркал, здесь, наверное, было бы неплохо снимать селфи, фигура человека, стоящего напротив зеркала, как раз хорошо освещалась и отражалась в зеркале, и задник хороший, расписная стена и море зелёной листвы. Оглядел себя. Вроде ничего особенного, нормально оделся: джинсы, футболка с рыжей анимешной фуррятиной, куртка. Не брился вот ни сегодня, ни вчера, это вот прямо заметно. Но как будто что-то не так. Это точно я? Стою тут, как дурак, и пялюсь на себя в уличное зеркало. В сквер въехала девушка на складном велосипеде, сделал шаг вперёд, чтобы уступить ей дорогу, и показалось, будто синяя поверхность зеркала колыхнулась, как тёмная вода. Сделал еще шаг, протянул руку к зеркалу, и рука вошла в зеркало, как в воду. Вдохнул и, не задумываясь, шагнул туда весь, как сквозь водопад, ожидая чего-то мокрого