Силуэты - Борис Полевой

— Перед обедом наблюдал за вами. С кем это вы там, голубчик, разгуливаете. Что-то очень знакомое…

Я назвал видного нашего полководца, который пребывал в нашем хирургическом отделении по поводу сложного заболевания.

— Вы не шутите? Как это интересно. Приведите его сюда. Очень буду вам признателен.

Привел, познакомил их. Просидели на терраске до самого ужина. На этот раз спрашивал Корней Иванович, а полководец едва успевал отвечать на его вопросы. Когда, попрощавшись, он уходил, Чуковский шепотом вдохнул мне в ухо:

— …Какой интереснейший человечище. Как это он ловко сказал: «В лоб-то только дураки бьют, да и то со страха». Великолепно. Целая стратегия в одной фразе. Я сейчас это запишу.

А полководец в свою очередь восхищался:

— Говорите, больше восьмидесяти! И такой светлый ум. Нас с вами, наверно, в этом возрасте совковой лопатой собирать будут, а у него ясность мысли, отличная память…

Любил он природу. Даже в тех порциях, какие он видел со своей терраски. Каждый день сообщал новости: березовые сережки сегодня облетать стали… Ольха пылит… У одуванчиков лохматые головы. И очень радостно: «А у скворцов-то моих, знаете ли, потомство. Бедные родители с ног сбились, уж очень прожорливы эти Тотошенька и Кокошенька», — так называл он скворчат именами своих персонажей.

Май был в том году холодный. В сумерки температура заметно падала. В этот вечер Корней Иванович был в ударе. Стал вспоминать юность. Рассказывал, как работал в Одессе маляром, как лазил по крышам и как рост его помогал ему красить потолки. Но стемнело, и стало холодно. Дежурная сестра, обеспокоенная его здоровьем, не раз выходила к нам на крылечко, но Корней Иванович продолжал разговор. Тогда сестра осерчала, решительно взяла его под руку, и, следуя за ней на буксире, он сказал своими стихами:

Да, нелегкая эта работаИз болота тащить бегемота.

А я, простившись и пожелав ему доброй ночи, шел в свою палату, как всегда, чем-то обогащенный, узнавший что-то новое и интересное.

Юлиус и Петька

В день пятидесятилетия Юлиуса Фучика мне довелось делать доклад о его жизни в Колонном зале Дома союзов. После доклада, в перерыв, когда публика выплеснулась в фойе, ко мне подошел незнакомый человек, показавшийся очень взволнованным. Выглядел он совсем молодым, по-юношески худощавым, с густой, синеватой цыганской смуглинкой, с жесткими волнистыми волосами, в которых, однако, кое-где пробивалась редкая седина. В те дни железнодорожники носили форму, и на нем были погоны начальника весьма высокого звания.

Но подошел он застенчиво, извинился и вдруг спросил, был ли Фучик летом 1930 года в Киргизии. Я ответил, что был, и в свою очередь захотел узнать, почему это интересует собеседника. Тот мгновение точно бы взвешивал, стоит ли ему на этот счет разговаривать, потом в черных, горячих глазах его мелькнуло мальчишеское озорство, и, оглянувшись на толстую рыжеватую девочку с туго заплетенными косичками-хвостиками, он заговорщицки подмигнул ей.

— Ну, как, Нина, расскажем, а? — Та, вспыхнув, утвердительно кивнула головой. — Тогда вот что: возьми, дочка, номерок, оденься, сбегай домой и принеси ту старую фотографию; а мы пока, если вы не возражаете, присядем вот здесь. — Он указал на диван, стоявший между окон.

— …Видите ли, когда я был мальчишкой, я случайно познакомился с одним иностранцем, имя его я не знаю. Этот человек сыграл в моей жизни большую роль. Сегодня, когда мы с дочкой слушали ваш доклад, мне вдруг пришло в голову, не был ли этот иностранец Юлиусом Фучиком.

И незнакомец начал рассказывать. В детстве он был беспризорником, беспризорником, по его словам, «весьма квалифицированным, кадровым». Несколько лет он кочевал из города в город. На зиму попадал в детский дом и даже в колонию, весной убегал, устремлялся на юг, а летом возвращался в центр России. В последний раз он ухитрился убежать из колонии со строгим надзором, но суровая зима 1929 года все-таки загнала его в детский дом. Это было недалеко от города Фрунзе…

— Хотите верьте, хотите нет, но я в те дни просто представить себе не мог, как это можно жить на одном месте, кому-то подчиняться, кого-то слушаться, чем-то заниматься всерьез, — усмехаясь, произнес мой новый знакомый.

Весной, когда холода прошли, Петька Цыганок, как звали тогда моего собеседника, стал готовиться к новому побегу. Но вот в день, на который был назначен побег, случилось неожиданное. По детскому дому разнеслась весть, что в город приехали иностранные корреспонденты и должны посетить их дом. Иностранные гости в те дни были редкостью. Суматоха поднялась страшная. С утра ребят мыли, стригли, переодевали в новенькие костюмы, выдали всем панамки. На воротах прибили надпись «Добро пожаловать».

В разгар суматохи как-то совсем незаметно во дворе появился невысокий, коренастый молодой человек без фуражки, в спортивных туфлях на босу ногу, с засученными рукавами. Волосы у него были мокрые. С ним была тоненькая белокурая девушка, по обычаю комсомольцев тех лет одетая в юнгштурмовку, туго перехваченную ремнем. Из-под красной косынки у нее торчал пышный золотистый локон. Она остановила сестру-хозяйку, спешившую в столовую, и спросила, где им найти заведующего. Сестра-хозяйка сердито отмахнулась: мол, не до вас, и побежала было дальше. Но девушка оказалась настойчивой.

— Да отстаньте вы, что вы ко мне пристали… Мы же тут иностранцев ждем, — сказала она.

— Может быть, нас? — молодые люди переглянулись и вдруг принялись хохотать. Это окончательно рассердило сестру-хозяйку.

— Нашли время разыгрывать, ступайте отсюда. Гости вот-вот приедут.

Девушка в юнгштурмовке на миг стала серьезной, отвела сестру-хозяйку в сторону и сказала, что тот, кто так славно хохочет, и есть иностранный корреспондент. И что пришли они не по дороге, а с поля, потому что он купался в степной речке. Тут появились заведующий, врач, воспитатели.

Задним числом произнесли заготовленные приветствия. Вместе с гостем посмеялись над происшедшим. Изъявили готовность показать ему и спальни, и красный уголок, и мастерские, и столовую. Но он ничего смотреть не стал, уселся на ступеньках и, произнося слова со странным выговором, но весело блестя при этом глазами, стал расспрашивать самих ребят о том, как они живут, как проводят время, чем интересуются, о том, куда уходят ребята после детского дома, где и как работают и о каком будущем мечтают.

Беседа входила уже в нормальную колею, когда гость вдруг удивил всех, попросив познакомить его с самым озорным, с самым недисциплинированным воспитанником. Все взоры обратились на Петьку, по прозванию Цыганок, осторожно топтавшегося за спинами ребят. Недоверчиво, настороженно и недружелюбно прислушивался он к беседе. Его подозвали. И вот он стоит перед гостем, весь в царапинах и ссадинах, глядя как волчонок, загнанный в глубь норы.