Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

Кудрие опять пришлось надрать уши своему неисправимому зятю, чтобы заставить его отпустить добычу.

Выйдя на свободу, Рональд уже не был прежним львом. Дело в том, что на допросах он узнал одну ужасную вещь: старый Иов не предназначал свой Уникальный Фильм для всеобщего показа; он хранил его для узкого круга избранных. Рональд, не знавший об этом нюансе, невольно оказался предателем, сообщником преступников, хотел он того или нет. И никакой возможности публичного покаяния. Министры внутренних дел и культуры довели до его сведения, что это досадное недоразумение является отныне государственной тайной, причем тайной нескольких государств! Не могло быть и речи о том, чтобы сообщить миллионам почитателей, что Уникальный Фильм старого Иова, этот монумент века, оказался предметом грязной наживы. «Непозволительно разочаровывать весь мир ради успокоения собственной совести, господин де Флорентис! Даже во имя прозрачности! Это пагубно сказалось бы на вашем деле. Да и мы стали бы всё категорически отрицать».

Другими словами: он поспешил ретироваться.

Огненная грива его сразу померкла. В дрожащих руках появилась палочка. Он еле ходит. Впервые ему приходится читать слово «конец» на экране своей жизни.

И это еще не все.

Ты увидишь, худшее никогда не кончается.

Всегда остается порядочный кусок.

Остатки сладки.

Немало можно наскрести.

Желая оправдаться, Рональд пришел к Сюзанне и Жюли. Цель визита: спасти «Зебру», превратить ее, как и задумывалось, в фильмотеку старого Иова, в храм кинематографа, как говорил Маттиас, учреждение на веки вечные. На какие деньги? На его сбережения. Рональд, видишь ли, решил выйти из тени, прежде чем уйти в небытие, продать свое собрание живописи, чтобы его наследники не растерзали в клочья полотна, стараясь урвать побольше, и отписать необходимую часть выручки Сюзанне – в Фонд Иова Бернардена. И вот мы уже в салоне Гранд Отеля «Такого-то», слушаем, как молоток оценщика размашисто отбивает такт вальса миллионов. Мы – это Жюли, Сюзанна, Жереми (который считает себя обязанным документировать каждое событие, с тех пор как Королева Забо посвятила его в романисты), Клара и я. Так как твое прибытие ожидается в ближайшие дни, Жервеза с профессором Бертольдом напоследок еще раз проверяют твое снаряжение. Они отправили нас с твоей мамой прогуляться и просили не торопиться с возвращением. Так что мы доставляем Жервезу в клинику на желтеньком «пежо» твоей мамочки и всей семьей отправляемся почтить своим присутствием распыление Вламинков, Валадон, Сера, Пикассо, Браков и прочих Сутиных, Джиммов Дайнов и Лаклаветинов из эклектической коллекции Флорентиса, под пристальным взглядом парижского бомонда, при слабом попискивании калькуляторов бомонда токийского. В итоге получается кругленькая сумма.

– Которую мои наследники вложат в какую-нибудь дурь, я в них нисколько не сомневаюсь, – брюзжит старик Рональд, расположившийся между Сюзанной и Жюли.

Шедевры, выставляемые на аукцион и снимаемые на пленку, сменяют друг друга на экране в такт танцующему молотку, и, когда с каждым третьим ударом они соскакивают с мольберта, создается странное впечатление: они как будто переходят в мир иной. И вместе с ними, как ни в чем не бывало, уходит сама жизнь Рональда.

А Рональд тем временем наклоняется к уху Сюзанны:

– Следующий лот касается непосредственно вас, Сюзанна, он должен с лихвой покрыть расходы на будущую фильмотеку.

Что и подтверждает аукционист, объявляя коллекцию, выставленную на торги с поразительно высокой стартовой ценой «единственной в своем роде». Экспонат – внушительный фолиант в кожаном переплете – появляется на пюпитре перед объективом кинокамеры. Внимательные бинокли, затаенное дыхание, напряженное ожидание…

– Ничего себе постановочка, – шепчет Жереми.

Рука фокусника в белой перчатке открывает наконец эту книгу: очевидно, старый пергамент, который Рональд откопал на какой-нибудь свалке средневековых древностей.

– Смотрите внимательно.

– Что это? – спрашивает Жюли.

Ответ вспыхивает на экране в сопровождении голоса аукциониста: монах за письмом прижимает руку к груди, воздев очи к небу, одновременно с мольбой и твердостью, что придает его взгляду сложное выражение силы и смирения.

– «Святой Августин» Ботичелли, – объявляет голос аукциониста, – фрагмент фрески Огнисанти во Флоренции.

Жюли вскакивает, едва удержавшись от крика, а голос продолжает:

– Это не репродукция и не эскиз флорентийского мастера, о чем, казалось бы, свидетельствует необыкновенно точное воспроизведение цветовых сочетаний, нет, это татуировка, выполненная на коже женщины.

Возгласы взбудораженной толпы. Ужас Жюли, которая едва находит в себе силы прошептать:

– Рональд, где вы это взяли?

– О! Это долгая история…

Которую Рональд не успевает нам поведать, так как чей-то очень знакомый голос шепчет ему на ухо:

– Вы арестованы, господин де Флорентис. Дивизионный комиссар Лежандр и двое его инспекторов в штатском вырастают у нас за спиной. Инспекторы скромно подхватывают старичка под локти.

– Вы арестованы за соучастие в убийстве девушек, татуировки которых находятся в этом томе.

И, пока полицейские выпроваживают Флорентиса к выходу, дивизионный комиссар Лежандр одаривает меня приветливой улыбкой.

– Нисколько не удивлен встретить вас здесь, господин Малоссен, и надеюсь в скором времени вновь видеть вас у себя.

С другого конца высококлассный зазывала, ничего не видя и не слыша, продолжает в запале:

– Татуировки, составившие данную коллекцию, принадлежат представителям разных ремесел. Здесь вы найдете татуировки сообщества мясников, относящиеся к XIX веку, а также – мастеров-стеклодувов, датируемые еще более ранней эпохой, не говоря уже о серии татуировок, выполненных на теле проституток, о чем свидетельствуют шесть образцов, воспроизводящих знаменитейшие творения итальянского Возрождения и фламандских живописцев, в том числе и эта замечательная копия «Святого Августина».

Он охотно и дальше распространялся бы на эту тему, но Лежандр прервал его, объявив, что лавочка закрывается, и конфисковал ценнейший экспонат как вещественное доказательство.

66

Так что ты скажешь о подобном невезении? Ведь Рональд де Флорентис виновен в этом деле с татуировками не больше, чем в убийстве Иова. Я надеюсь, ты так же думаешь? Иначе как объяснить, что серийный убийца продает с аукциона татуировки, срезанные со своих жертв?

Точно в этот момент нашего с тобой внутреннего спора – мы как раз ехали забирать Жервезу из больницы Святого Людовика – твоя мама встревает в наш тайный разговор, спросив меня:

– Что ты говоришь?

Я смотрю на Жюли. Она ведет свой маленький «пежо» величаво, как лайнер, отчего прохожим кажется, что мимо проплывает, скажем, «роллс-ройс». Жюли повторяет:

– Что ты только что сказал, Бенжамен? Ты говоришь сам с собой?

Я был на твоей глубине, и она торопит меня подняться на ее чистую гладь.

– Нет, я сказал, что Рональд здесь, конечно, ни при чем.

– Почему «конечно»?

– Мамзель в розовом костюмчике, которая пыталась втянуть меня в это дело, нашла себе другого козла отпущения, вот и все.

– Но все-таки он ведь должен был у кого-то купить эти татуировки.

– Только не у Сенклера. У кого-нибудь другого, возможно.

Да, возможно, простодушный Рональд де Флорентис оказался последним звеном в длинной цепи все убывающей вины.

– Странный все-таки предмет торговли… – бурчит Жюли.

Это мнение полностью разделяет Сюзанна, голова которой появляется на передней линии, между наших сидений.

– Это верно, не представляю, чтобы мне пришлось содержать фильмотеку на деньги, полученные от торговли человеческой кожей. У кино, конечно, много недостатков, однако оно еще далеко от каннибализма. До сих пор оно пожирало только души. А в души еще надо верить…

И тут Сюзанна сообщает нам, вот так, без предупреждения, что она оставляет этот проект с фильмотекой и возвращается на родину, в Пуату, преподавать греческий и латынь; она уезжает сегодня же вечером, и это уже решено.

– Я вам пришлю свой адрес. И вы будете приезжать смотреть хорошие фильмы ко мне домой.

– Вы бросаете «Зебру»?

Она в последний раз поливает нас звонким смехом.

– У меня никогда не было воинственной жилки, а «Зебру» слишком рьяно защищают все эти районные комитеты. Подбросите меня до Полковника Фабьена? Дальше я дойду пешком.

Сюзанна выходит на площади Полковника Фабьена, обойдя машину сзади, наклоняется над опущенным стеклом Жюли и в качестве прощания дарит нам одну маленькую фразу, которую она, должно быть, не слишком часто доставала из своего словаря:

– Я вас очень люблю, обоих, очень. Так держать!

Блеснув в последний раз своими ирландскими глазами, она помахала нам рукой и зашагала прочь таким решительным шагом, будто уже сейчас отправлялась в Пуату пешком.