Господин Малоссен - Даниэль Пеннак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кудрие только и ответил:
– Странное понятие о счастье…
Потом он указал пальцем в самую середину Сены и сказал:
– Третья, Бенжамен, следите внимательнее за тем, что вы делаете!
Я перевел взгляд на третью удочку. Там клевало. Поплавок дергался и подпрыгивал. Что-то на дне реки все-таки зацепилось.
– А что я делаю?
Кудрие приблизился ко мне и стал объяснять, не забывая в то же время и собственные поплавки:
– Вы не торопитесь. Вы ждете, пока рыба крепко зацепится, чтобы ее можно было подсечь. А как поплавок нырнет глубже, вы – хоп! – дернете удило. Только не слишком резко, а то порвете леску. Сейчас! Т-а-а-а-а-к.
Я почувствовал, что кое-что, в самом деле, повисло под грузилом, что-то живое и яростно барахтающееся.
– Не тащите сразу. Дайте ей покапризничать, но не слишком распускайте. Ведите ее, так сказать. Хочет потянуть – пусть тянет. Только не ослабляйте. Техника прядения, одним словом.
Катушка стала быстро раскручиваться.
– Стоп! Не отпускайте глубоко. Если она будет ползти брюхом по дну, обязательно спрячется за какой-нибудь корягой. В-о-о-о-т. Она – тело, а вы – мозг, Бенжамен, никогда не забывайте об этом. Когда вконец измотается, сама к вам приплывет, как виновный, уставший от постоянного преследования. Представьте, что она – Леман, а вы – Силистри…
Наконец я увидел, как на поверхности показался спинной плавник этого водоплавающего Лемана. Сама красота! Китайский парус под нашим весенним небом. Она сделала скачок… Золотистая субмарина, быстрым лучом мелькнувшая над водной гладью.
– Судак, – определил Кудрие, – кило на четыре потянет, с полтиной даже. Мои поздравления. Под белым соусом, да под стаканчик доброго шабли, лучше не придумаешь! Ну, вытаскивайте теперь. Где ваш сачок? Сачок всегда должен быть под рукой! Рыбак обязан быть оптимистом, как и полицейский!
Я не спеша потащил его на себя, и под конец, устав сопротивляться, судак отдался в руки судьбы. Так обычно и умирают.
– Смотрите, осторожнее, когда будете вытаскивать: у него акулья пасть…
Но мне все никак не удавалось его вытащить.
– Дайте-ка мне.
Через две секунды судак покинул свою естественную среду обитания. Кудрие отцепил его с предвкушающей улыбкой настоящего гурмана.
– Хорош, а?
И бросил его обратно в воду.
Судак, чуть дышавший в его руках, моментально ожил, едва соприкоснувшись с живительной влагой Сены.
– Так-то, дали ему понять, что Бог существует, – объяснил Кудрие, – и что не следует уступать соблазнам.
Тогда я, указав на плотву, пескарей, щук, на полную мелочи корзину, на двух окуней и амиура, спросил:
– Почему его отпустили, а не других?
– Таких вопросов Бог себе не задает.
***Этот сеанс обучения рыбной ловле длился уже больше часа; мы стояли на набережной Орфевр, прямо под окнами бывшего кабинета дивизионного комиссара Кудрие.
– Если вы прервали мой заслуженный отдых, это еще не значит, что я должен отказываться и от рыбалки.
И все это время я чувствовал, как давит нам на плечи взгляд Лежандра.
– Вы привлекли к себе особое внимание моего зятя, Бенжамен. Так что нелишним было вас предупредить…
Но он привел меня сюда не для того, чтобы подразнить зятя.
– Просто это единственное известное мне место, где можно хорошо порыбачить. Много рыбы. Может быть, и оттого, что много трупов на дне.
Все это он говорил мне, показывая, как нужно устанавливать вертлюг, чтобы леска не закручивалась.
– Когда-то я объяснял то же самое инспектору Пастору. Подсунуть труп под нос легавому, это должно быть очень «возбуждающе» для настоящего убийцы. Сенклер, кстати, так и поступил с этим несчастным инспектором Перре. Ни один из этих мерзавцев не может устоять перед искушением на провокацию. Показать нам, какие они трюкачи… Это-то их и губит в конце концов.
Две удочки для мелкой рыбы и две – для крупной. Мне пришлось насаживать живых червяков. («Вы их прикалываете за конец и натягиваете, как носок, на крючок восемнадцатого номера».)
– Кстати, о Пасторе. Как себя чувствует ваша матушка?
Мама чувствовала себя лучше, я так ему и сказал; она начала есть, она наводила красоту каждое утро, возвращалась к жизни, так сказать. Такой неуловимый, почти прозрачный налет оживления, готовый в любую минуту сорваться и улететь… Иногда она разговаривала сама с собой, пряча улыбку в ладонях.
– Она отходит от глубокого траура, – объявил мне Кудрие. – Пастор умер. Вы это знали?
Нет. Вся семья молчаливо вопрошала, что Пастор сделал маме. Так вот: он умер. И теперь мама болтала время от времени с призраком инспектора Пастора.
– Ваша матушка пришла ко мне с завещанием Пастора и подписанным признанием в убийстве Серкера. Так что своим освобождением вы обязаны среди прочих и ей тоже.
Кудрие рассказал мне, что Пастор давно уже был неизлечимо болен и что он не шутил, когда, допрашивая бандитов, приставив им дуло к затылку, говорил, что он сам приговорен к смерти. Он делал им простое предложение: либо эти сволочи выкладывают все начистоту, либо он, добряк в вязаном свитере, всаживает им пулю в их сволочную башку. Весьма эффективный метод. Серкер, впрочем, в него не поверил. И зря.
– Он перестал следить за собой, когда сбежал с вашей матушкой. Хотел «умереть в любви», как он сам выражался. Ваша мать помогла ему прожить гораздо дольше, чем отвела ему медицина. Вот так.
Вот так.
– Она с самого начала знала, что Пастор готовится к смерти. Он ее предупредил. Она решила идти с ним до конца, не слишком задумываясь о том, как она сама перенесет это испытание. Она вернулась к вам тогда, крайне нуждаясь в молчании. Она всем вам очень признательна, что вы ее оставили в покое, позволив ей предаться своей печали. В наши дни редко случается, чтобы не лезли в душу человеку…
Один из поплавков затанцевал.
– Плотва, тащите, используем ее как наживку. И еще, насадите булки на крючок четвертой. Отпустим ее поглубже. Кто знает, может, линь клюнет…
Кто знает…
Кудрие рассказал мне все остальное. Все дела, поднятые Лежандром и разбитые одно за другим. Как, например, Жервеза и Жюли отыскали старуху-мать министра Шаботта в одном доме для престарелых, в Швейцарии.
– Она совсем закисла в злобе на своего погибшего сына. Вы также обязаны своим освобождением и этой материнской ненависти. Ее показания просто страшно читать. Когда Жюли спросила, что помогает ей жить дальше, она ответила: «Я не тороплюсь вновь встретиться с этим лжецом».
И так далее. Месяцы моего заключения были месяцами их расследований. Лежандр открыл толстенную книгу моего прошлого; но Кудрие захлопнул ее, прищемив ему пальцы. Сенклер поднял на меня свою армию; но другая армия встала на мою защиту. Хороший был спасен, а плохих и злых побили. Предприятие Сенклера провалилось.
– Представляете, торговля татуировками – это его рук дело. Наверное, он взялся за это, чтобы профинансировать этот свой журнал, «Болезнь», который ему все никак не удавалось раскрутить. У него в квартире нашли татуировку, снятую с предплечья Маттиаса Френкеля.
Маттиас, Маттиас, или честь этого мира…
– Изобретательный ум у этого Сенклера… Заразив Маттиаса Френкеля и засняв его агонию, он добавил последние кадры, которые естественным образом завершили фильм старого Иова. А разложение трупа – это уже изыски, вишенка для украшения пирога!
Кудрие отпускал свои ясные размышления в мутные воды Сены.
– Если хотите знать мое мнение, этот последний эпизод и переполнил чашу. Показав его Королю Живых Мертвецов, Сенклер, должно быть, до смерти его напугал. А когда тот вздумал его подвинуть, Сенклер и его убрал в свою очередь. Гнойный фасциит. Одновременно он готовил ряд статей, посвященных этому феномену молниеносного загнивания, которое его так привлекало.
Голова Кудрие клевала, как поплавок его удочки.
– Да, артист и ученый в одном лице… Вы его очень вдохновляли, Бенжамен…
В сущности, я был всего лишь одним из многочисленных предметов вдохновения Сенклера, чем-то вроде сотрудника, даже музой, если хотите. Ему было совершенно необходимо, чтобы меня считали серийным убийцей Веркора, чтобы прошла его статья о прививке преступности. Для этого и устраивались все ловушки. Он удовольствовался тем, что использовал меня как тесто, из которого он лепил свои теории… Ничего такого необыкновенного он собой не представлял, этот Сенклер. Он ничем не отличался ни от дивизионного комиссара Лежандра, ни от судьи Кеплена, ни от подавляющего большинства честных граждан, ему так же недоставало четкости. И он готов был на что угодно, лишь бы необъятный внешний мир вписался в картину его собственных представлений об этом мире.
– А как вы, мой мальчик? Оправились от своей депрессии?
Я ответил Кудрие, что все в порядке и что в конечном счете я рад, что не произвел на свет еще одного несчастного.
– Странное понятие о счастье…
