Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

власти «Долой войну!» и «Мир во что бы то ни стало!», как показывает жизнь, вполне отвечают настроению рабочей и крестьянской массы, а раз народ признал лозунги правильными, то тем самым он признал и правительство, провозгласившее их. В данный момент старая армия перестала существовать, на смену ей должна быть организована новая, не так для борьбы с внешним врагом, так как такового официально после Брестского мира уже нет, а для поддержания порядка внутри страны. С этой точки зрения я и смотрю на события, принимаю на себя формирование части, которая должна показать образец порядка перед гражданами города, в котором она формируется.

Все здесь написанное я изложил очень пространно, весьма витиеватым языком и, когда окончил, удостоился полного одобрения товарища комиссара.

На следующий день, когда я пришел утром в штаб, я прочел в приказе, что товарищ Марков с 1 апреля назначается командиром 1-го Тюменского уланского эскадрона и старшим инструктором по кавалерии с окладом в 500 рублей в месяц. Итак, я сделался красноармейцем…

Когда я спросил у Чувикова, почему эскадрон получил наименование уланского, а не гусарского или драгунского и какие к этому имеются основания, он ответил мне, что это желание Георгия Прокопьевича (Пермякова). Я не стал спорить, но весьма удивился. Но вскоре я перестал чему-либо удивляться, так как это было лучшим в моем положении. Я стал неуклонно проводить все комиссарские требования, как бы бессмысленны они ни были, сдабривал их хорошей порцией отсебятины и в конце концов пришел к прекрасному результату. За три месяца формирования я ровно ничего не сформировал, что вполне отвечало моим желаниям.

Начало формирования эскадрона ознаменовалось тем, что в штаб явились субъекты, с виду не особенно внушавшие доверие, в полувоенной форме. Они разыскали меня и безапелляционно заявили мне, что пришли из пехотных казарм, где они жили с момента поступления в Красную армию, так как им было сказано, что их назначили в уланский эскадрон.

Так как весь эскадрон вместе с его конской и материальной частью в данный момент был представляем моей личностью, мне ничего другого не оставалось делать, как, спросив их о месте прежней службы, отпустить обратно, оставив при себе лишь одного человека. Я намеревался назначить его вахмистром существовавшего пока только на бумаге эскадрона.

Из восьми человек настоящим кавалеристом был только один, а именно старший унтер-офицер 18-го гусарского Нежинского полка Ковальчук, которого я намеревался назначить вахмистром. Остальные, по их словам, были конные разведчики пехотных полков. Это были все сибиряки, уроженцы Восточной Сибири, кроме Ковальчука, который был уроженцем Костромской губернии. Ковальчуком я остался в первый же день доволен. Он сразу сообщил мне, что в городе не имеется подходящего места для эскадрона, ввиду недостатка соответствующих конюшен, и посоветовал мне отправиться за город, где, по его мнению, на заброшенном кирпичном и черепичном заводе легко приспособить имеющийся длинный сарай для просушки под конюшни. И действительно, прибыв на место, я убедился в целесообразности предложения Ковальчука.

Находившийся верстах в двух от города завод был приемлем во всех отношениях, кроме одного, так как для людей было место только для одного взвода. Но все же я решил остановиться на нем, во-первых, потому, что там я был далек от грозного начальства, а это было крайне удобно и выгодно, во-вторых, отсутствие надлежащих казарм привело бы к необходимости постройки хотя бы бараков, что вообще сильно тормозило бы формирование.

Мне пришлось убедиться, что «товарищи» имеют страсть к американизму. Не успел я вечером сказать Пермякову, что нашел соответствующее место для эскадрона, как уже утром на месте были доски, балки с нарядом военнопленных, и работа по приведению сарая в конюшни началась. Но это продолжалось недолго. Рабочие предпочитали курить и сквернословить, чем заниматься делом. Я указал старшему из них, что и как я желаю устроить, оставил для присмотра за работой Ковальчука и спокойно почил на первых лаврах.

В первые же дни своей деятельности я постарался, так сказать, покороче познакомиться с членами штаба и военного комиссариата и вообще с командными лицами.

Прежде всего меня поразила структура местной военной власти. Оказалось, что Пермяков, военный комиссар, существует не в единственном числе, а был членом коллегии из двух лиц, то есть его самого и еще некоего товарища Рязанова. Очевидно, малообразованность Пермякова компенсировалась в значительной степени Рязановым, тщедушным блондинчиком с неприятными бегающими глазками, бывшим поручиком одного из сибирских строевых полков.

Я сразу понял, что с этим субъектом надо держать ухо востро. Видимо, это был идейный большевик, человек, не закончивший высшего образования, типичный представитель нашей революционной интеллигенции, только благодаря войне сделавшийся офицером, но задолго до ее окончания свихнувший себе мозги на социалистических теориях и дорвавшийся до счастливого для себя момента проведения их в жизнь.

Словом, Пермяков был для рекламы, а Рязанов для дела. У Чувикова оказался помощник по хозяйственной части, Осипов, бывший прапорщик, типичный одесский маклер и гешефтмахер, не гнушавшийся никакими делишками. На мой взгляд, он большевиком не был. Занял сей пост исключительно лишь для того, чтобы под сурдинку наживаться на поставке и торговле казенными вещами, которые он выводил в расход за «ненадобностью». При ближайшем знакомстве я убедился, что занимался он этими манипуляциями совместно с почтенным Чувиковым.

Засим шли два адъютанта Чувикова, Высоковский и Кашин, также прапорщики, первый безразличный субъект, совершенно беспринципный, которому было безразлично, кому служить, лишь бы жалованье платили и его персону не трогали, а второй до конца моего пребывания в Тюмени остался для меня неразгаданной личностью. Он был образованнее всех своих сослуживцев, обладал хорошими манерами, очень мало о себе говорил, порой, казалось, был отъявленным большевиком, а порой производил впечатление человека, играющего насильно свою роль. Одно только было для меня несомненно, что он был человеком правых убеждений, но служил своим хозяевам преисправно, так как вся канцелярщина велась им если не образцово, то, во всяком случае, удовлетворительно. Кроме него, никто в военной администрации ровно ничего не смыслил.

Потом шли четыре ротных командира и начальник пулеметной команды, также бывшие прапорщики. По всей видимости, это были не большевики, а просто люди, служившие ради жалованья. Одно только возмущало меня – это их служебное рвение. Я лично считал, да считаю и сейчас, что служба офицеров у большевиков не только не преступна, но и весьма полезна, при условии службы «не как начальство хочет, а так, как я хочу». Конечно, это не всегда возможно, но наши тюменские воротилы были до того военно безграмотными людьми, что их можно было провести как