Камера - Джон Гришем

Джордж Наджент переступил через порог Семнадцатого блока с видом военачальника, только что завершившего победоносную операцию. Внимание его тут же привлек внешний вид одного из контролеров.

— Подстригись. В противном случае вылетишь отсюда вон. А обувь? Она должна блестеть!

— Да, сэр! — Парень вытянулся в струнку, с трудом подавив желание отдать честь.

Наджент дернул головой и повернулся к Пакеру.

— Номер шесть, — сказал сержант, открывая дверь в отсек «А».

— Останешься здесь.

Твердым шагом заместитель Филлипа Найфеха двинулся по коридору, с отвращением заглядывая в камеры. У решетки под номером шесть он остановился. Сэм сидел на койке в боксерских трусах с машинкой на коленях, по его спине и плечам катились бисеринки пота. Покосившись на подошедшего, он вновь застучал по клавишам.

— Сэм, я — Джордж Наджент.

Имя было незнакомо Сэму. Похоже, кто-то из верхов, решил он. Постороннего в отсек не пустят.

— И чего же ты хочешь? — спросил Сэм, не поднимая головы.

— Познакомиться с тобой.

— Считай, знакомство состоялось. А теперь проваливай.

Гуллит и Хеншоу, приникшие к решеткам слева и справа от Сэма, прыснули. Наджент смерил обоих уничтожающим взглядом.

— Я заместитель инспектора. Филлип Найфех поручил мне руководить твоей экзекуцией. Необходимо обсудить несколько вопросов.

Сэм сделал опечатку и беззвучно выругался. Наджент ждал.

— Всего пару минут твоего бесценного времени, Сэм.

— Попробуйте обратиться к нему «мистер Кэйхолл», — с издевательской вежливостью предложил Хеншоу. — Разница в возрасте, знаете ли. Для Сэма она что-то значит.

— Откуда такие ботиночки? — Гуллит восхищенно присвистнул.

— Вы, парни, не суйтесь! — рявкнул Наджент. — Мне нужно поговорить с Сэмом.

— Боюсь, в данную минуту мистер Кэйхолл слишком занят, — почтительно пояснил Хеншоу. — Может, чуть позже, сэр? Я обязательно запишу вас на прием.

— Ты, видно, из генералов? — хмыкнул Гуллит.

Наджент в раздражении посмотрел по сторонам.

— Приказываю вам обоим заткнуться. Я обращаюсь к Сэму. Отойдите от решетки.

— С приказами — это не к нам, — разочарованно заметил Хеншоу.

— А если не отойдем? Что будет? Нас отправят в карцер? Заставят жрать картофельные очистки? Посадят на цепь? — спросил Джей-Би. — Или сразу расстреляют?

Сэм переставил машинку на постель, поднялся, сделал шаг к двери камеры и выпустил в лицо Надженту длинную струю дыма.

— Чего ты хочешь? — повторил он.

— Решить пару вопросов.

— Например?

— У тебя есть завещание?

— Ты в нем не упомянут. Завещание — документ конфиденциальный, ознакомиться с ним можно лишь после смерти завещателя. Так гласит закон.

— Ну и тупица! — фыркнул Хеншоу.

— Не верю своим ушам, — добавил Гуллит. — Где Найфех откопал этого придурка?

— Что-нибудь еще? — осведомился Сэм.

По лицу Наджента пошли красные пятна.

— Нам требуется знать, что делать с твоими вещами.

— В завещании все указано.

— Надеюсь, ты не доставишь нам лишних хлопот, Сэм.

— Мистер Кэйхолл, — поправил отставного полковника Хеншоу.

— Вам? Лишних хлопот? — переспросил Сэм. — С чего бы вдруг? Я намерен тесно сотрудничать с властями штата, которым так не терпится убить меня. Я — патриот. С удовольствием принимал бы участие в выборах и платил налоги — если бы мне это позволили. Я горжусь тем, что я — американец, ирландоамериканец, черт побери! В моей душе пылает нежная любовь к штату Миссисипи, несмотря на уготованную мне смерть в газовой камере. Я — образцовый узник, Джордж. Никаких хлопот.

Стоявший у двери отсека Пакер получал истинное наслаждение от беседы. Наджент не сдавался:

— Мне нужно составить список официальных свидетелей экзекуции. Можешь назвать два имени.

— Я никуда не тороплюсь, Джордж. Подождем немного.

— Подождем. Но необходимо указать, кто будет посещать тебя в оставшиеся дни.

— Сегодня после обеда подъедет доктор из Чикаго, психоаналитик. Он должен выяснить, в своем ли я уме. Потом мои адвокаты побегут в суд, и тебе, Джордж, объявят, что ты не можешь привести приговор в исполнение, поскольку осужденный лишился рассудка. Если хочешь, врач обследует и тебя. Много времени ему на это не потребуется.

Из соседних с Сэмом камер раздался гомерический хохот, и через секунду весь отсек «А» стал напоминать конюшню со взбудораженными лошадьми. Наджент отступил к двери.

— Требую тишины!

Ржание стало громче. Сэм невозмутимо пыхтел сигаретой. Раскаты смеха прерывались оскорбительными выкриками.

— Я еще вернусь, — с угрозой бросил Наджент.

— Он еще вернется! — эхом откликнулся Хеншоу, и от хохота у всех зазвенело в ушах.

Заместитель инспектора рванул на себя ручку двери.

— Хайль Гитлер! — неслось ему в спину.

По губам Сэма скользнула улыбка. Когда шум стих, он вернулся к койке, сел, отпил из пластикового стакана глоток остывшего кофе и взялся за машинку.

Состоявшаяся во второй половине дня поездка в Парчман особого удовольствия ее участникам не доставила. Устроившись справа от сидевшего за рулем Адама, Гарнер Гудмэн все время рассуждал о стратегии защиты. На выходные он обещал вернуться в Мемфис, чтобы провести там три последние перед казнью дня. Доктор Суинн, психоаналитик, оказался мрачным, с густыми, растрепанными волосами человеком в строгом черном костюме и темных очках. Поддержать хотя бы светскую, ни к чему не обязывавшую беседу он был не в состоянии и на пути до тюрьмы не проронил ни слова. Видя в зеркальце развалившегося на заднем сиденье мрачного врача, Адам испытывал легкую досаду.

Освидетельствование должно было проходить в оборудованном по последнему слову техники тюремном госпитале. Доктор Суинн лаконично проинформировал Адама, что ни он, ни Гарнер Гудмэн присутствовать в кабинете не будут. Обоих юристов это полностью устраивало. У ворот Парчмана Суинн пересел в микроавтобус, который тут же скрылся в глубине территории.

Предыдущая встреча Гудмэна с Манном имела место много лет назад. Приятели пожали друг другу руки и предались воспоминаниям. Имя Сэма в беседе не фигурировало. Адам воздал должное их такту.

Покинув офис Манна, все трое пересекли стоянку для автомашин и направились к небольшому павильону позади административного здания. Павильон оказался уютным ресторанчиком, оформленным в местном стиле. Назывался он «Таверна». Меню его состояло из добротных, но не слишком изысканных блюд: обедали здесь чиновники тюремной администрации и вольнонаемный персонал. Алкоголя посетителям не предлагали. «Таверна» являлась собственностью штата.

Они пили ледяной чай и обсуждали будущее высшей меры наказания. Гудмэн и Манн сходились в том, что очень скоро смертная казнь станет рутинной практикой. Верховный суд страны, давно перешедший на позиции правых, выказывал явные признаки усталости от бесконечных апелляций. То же самое, но в еще большей степени, можно было сказать и о судах федеральных. Система правосудия отражала сложившуюся в американском обществе категорическую непримиримость к тяжким видам преступлений. Граждане США все реже выражали приговоренным к смерти свои симпатии, с каждым днем все громче звучали призывы беспощадно карать насильников, убийц и прочих недочеловеков. И все труднее становилось найти юридическую фирму, готовую оказывать осужденному на казнь услуги pro bono. Количество таких осужденных росло быстрее, нежели количество осмеливавшихся взять на себя их защиту адвокатов.

Минут через десять разговор наскучил Адаму. Все это ему приходилось слышать десятки и сотни раз. Извинившись перед коллегами, он направился к телефонной будке. «Мистер Фелпс Бут отсутствует, — сказала секретарша. — Если вы Адам, то он просил передать: о Ли — никаких новостей».

Через две недели в суде будет слушаться ее дело. Может, тетя еще объявится.

Пока Дарлен печатала отчет доктора Суинна, Адам и Гарнер Гудмэн работали над текстом петиции. Черновик отчета насчитывал двадцать страниц, отточенные формулировки звучали как музыка. Конечно, Суинн, как эксперт, был обычной проституткой, продававшей себя тому, кто больше заплатит. Этот тип вызывал у Адама омерзение. Суинн разъезжал по стране, высказывая сегодня одни суждения, завтра — другие, прямо противоположные, руководствуясь исключительно толщиной кошелька своего нанимателя. Однако в данный момент он был куплен ими и с делом своим справлялся, по всей видимости, неплохо. Освидетельствование обнаружило у Сэма активно прогрессирующую сенильность.[21] Интеллект его деградировал до того уровня, когда человек не в состоянии объяснить или хотя бы понять причину и характер предстоящего ему наказания. При подобном функциональном расстройстве психики исполнение приговора теряло всякий смысл. Аргумент этот нельзя было назвать неотразимым и оригинальным, но выслушать его суду все же придется. Адам изо дня в день повторял себе: «Мы ничего не теряем». Гудмэн высказывался чуточку оптимистичнее и возлагал надежды на почтенный возраст Кэйхолла. «Не помню, — говорил он, — чтобы смертный приговор когда-нибудь исполнялся в отношении человека старше пятидесяти лет».