Лавр Корнилов - Александр Ушаков

В Могилев поезд Алексеева прибыл в 3 часа дня 1 сентября 1917 года. На вокзале его встречали Лукомский и несколько других офицеров. Алексеев задержался для разговоpa со встречающими, а к Корнилову был командирован помощник Вырубова — Марковин. Он приходился Корнилову шурином, давно был знаком с ним и должен был подготовить его к визиту Алексеева. Как оказалось, Корнилов был очень раздражен против Алексеева. Он полагал, что тот сам если не участвовал в «заговоре», то сочувствовал ему, и потому не имеет права выступать от имени правительства. «Пусть Алексеев пожалует сюда, — говорил Корнилов Марковину, — я ему все выпою. А обо мне, пожалуйста, не беспокойся. Пустить себе пулю в лоб я всегда успею»{409}.

Взаимная неприязнь двух генералов не была новостью. Корнилов помнил, что Алексеев в апреле помешал назначению его главнокомандующим Северным фронтом. Сейчас Корнилов был глубоко убежден в том, что именно Алексеев своим авторитетом спас Временное правительство. Кто-то рассказал ему, что Алексеев вместе с Савинковым разрабатывал план обороны Петрограда от «корниловских» войск. Несмотря на то что это было ложью, Корнилов ей поверил. Позднее он говорил Деникину, что никогда не забудет и не простит этого{410}.

Алексеев приехал в губернаторский дом в сопровождении Вырубова и не задерживаясь прошел в кабинет к Корнилову. Двери за ним плотно закрылись. Вырубов остался ждать в приемной. Здесь же находились полковник Голицын и адъютанты Корнилова — поручик Долинский и корнет Хаджиев. Время тянулось страшно медленно. Не выдержав ожидания, из жилых комнат в приемную пришли жена и дети Корнилова. Наконец, через два часа из кабинета вышел Алексеев. Он был настолько взволнован, что не заметил никого из находившихся в помещении. Алексеев стал спускаться по лестнице, Вырубов поспешил за ним.

Через несколько минут в приемную вышел Корнилов. Руки его были заложены в карманы, сам он был мрачен и хмур. Семья бросилась к нему. Корнилов молча обнял сына. Голицын и Долинский тихо вышли из комнаты, лишь Хаджиев задержался на пороге. Корнилов подошел к жене и погладил ее по волосам: «Ничего, ничего. Что вы плачете? Не надо, успокойтесь». Потом посадил на колени сына и несколько раз поцеловал. Чувствовалось, что он был взволнован, хотя и пытался казаться спокойным. Неожиданно Корнилов вскочил и начал быстро ходить по комнате. Он то останавливался у окна, выходящего на площадь, то невидящими глазами смотрел на стену. «Ну что, Хан, что же будет дальше?» — обратился он к Хаджиеву. «Все, что случается с человеком, все к лучшему, Ваше высокопревосходительство. Кисмет[9], от судьбы не уйдешь. Все великие люди страдали»{411}. Подробности этой сцены нам известны в изложении Хаджиева. Далеко не всегда его воспоминаниям можно доверять. Он явно многое сочинил для того, чтобы показать свою особую близость к Корнилову. Но приведенная выше сцена убеждает деталями, которые трудно было бы придумать. Никто не мог знать, что будет дальше, и готовиться надо было к самому худшему.

Между тем Алексеев отправился в аппаратную и попытался связаться с Керенским. Когда это наконец удалось, Алексеев не постеснялся высказать премьеру все накопившиеся претензии. Он вспомнил и карательный отряд Короткова и телеграмму Верховского с извещением о том, что из Москвы в Могилев готовы отправиться эшелоны революционных войск. Керенский оправдывался тем, что у него были сведения, будто бы в Могилеве под ружьем стоят целые дивизии с артиллерией. Керенский пообещал Алексееву, что никаких карательных мер против Ставки предпринято не будет. Однако Керенский потребовал немедленного ареста вождей «заговора». По его словам, в Петрограде распространяются слухи о том, что правительство бездействует и даже сознательно щадит мятежников. Известия об арестах в Могилеве должны были положить конец подобным толкам.

Около одиннадцати вечера Алексеева вызвал к аппарату полковник Барановский. Он еще раз повторил требование Керенского относительно ареста Корнилова и других генералов. Алексеев ответил, что час назад генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, Плющик-Плющевский арестованы. На первых порах они были помещены под домашний арест, но уже в этот день были предприняты меры по освобождению от постояльцев лучшей в городе гостиницы «Метрополь». Для того чтобы избежать возможных эксцессов, перемещение арестованных в «Метрополь» было решено организовать тайно. В ночь со 2 на 3 сентября лил холодный дождь. Около трех часов после полуночи два эскадрона текинцев вытянулись цепью вдоль улицы от губернаторского дома до подъезда «Метрополя». Комендант Ставки по списку проверял прибывших и направлял их в отведенные для них комнаты. В начале четвертого на автомобиле подъехал Корнилов. Внешне он был абсолютно спокоен и даже шутил со своими адъютантами. Поднявшись в свою комнату, он попросил чаю и газету и отпустил сопровождающих. В жизни Корнилова начинался новый этап, непредсказуемый и потому пугающий.

ТЮРЬМА

На первых порах арестованных в «Метрополе» набралось двадцать два человека. Помимо Корнилова и других старших генералов, под стражу были взяты товарищ министра путей сообщения генерал В.Н. Кисляков, начальник политического отдела полковник В.К. Сахаров, заведующий типографией Ставки капитан А.П. Брагин и фактически в полном составе Главный комитет Союза офицеров. В трехэтажном здании гостиницы арестованные расположились с комфортом: каждому достался отдельный номер (язык не поворачивался назвать его «камерой»), и лишь младшие офицеры поселились по двое в комнате и то исключительно по собственному желанию.

Обеды арестованным приносили из ресторана офицерского собрания. Для того чтобы поднять им настроение, друзья и знакомые уже в первый день завалили их сладостями и домашним печеньем. Те, кому приходилось посещать в эти дни Корнилова, вспоминали, что его комната была буквально заставлена тортами{412}. Друг с другом обитатели «Метрополя» общались совершенно свободно. Сама гостиница ничем не напоминала тюрьму — ни запоров на дверях, ни решеток на окнах. Впрочем, к окнам арестованные старались без нужды не подходить. Дело в том, что каждый день напротив гостиницы собирались толпы зевак, преимущественно солдат местного гарнизона. Стоило за стеклами появиться любому силуэту, как толпа начинала гоготать и показывать пальцами.

Малоприятно ощущать себя зверем в клетке, но иногда арестованным приходилось с этим мириться. Дело в том, что в первые дни им не разрешали свиданий с родными. В то же время арестованных свободно посещали их прежние денщики и вестовые. Через них «на волю» была передана информация об условном часе. В назначенное время обитатели «Метрополя» прильнули к окнам, чтобы увидеть, как на другой стороне улицы прогуливаются их жены и невесты. Сам Корнилов у окон никогда не появлялся. Более того, он настоял, чтобы его семья как можно скорее покинула Могилев.