Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали - Аркадий Александрович Вайнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда как вы объясните то, что у Фокса обнаружились некоторые вещи Ларисы?
– Так вы его все-таки нашли?!
– Нет, к сожалению, пока только вещи…
Она подумала немного, потом сказала:
– Знаете, несмотря на то что между нами произошло, Лара была со мной откровенна. Незадолго до смерти она сказала мне мимоходом, что Фокс сделал ей предложение. И уговаривал бросить эту серую, слякотную Москву, поселиться на его родине, в Крыму, где у него есть на примете недорогая, но очень хорошая дача. И что директор местного театра – его друг, который ему всем в жизни обязан, – значит, карьера Ларе обеспечена…
Эге, это уже как-то вяжется с тем, что она уволилась и закрыла вклад в сберкассе.
– Я не очень ее отговаривала, – продолжала Ингрид. – Сами понимаете, она могла подумать, что я из ревности… ну и так далее. Впрочем, боюсь, что она так и думала, потому что хотя и выслушивала мои советы, но явно пренебрегала ими.
Ингрид надолго замолчала, и было видно, что теперь, после того как она выговорилась, мое присутствие ей невыносимо. Но я сказал:
– Понимаете, Ингрид Карловна, Фокс и Груздев действительно связаны чем-то в этой истории. Но нам пока еще непонятно до конца, чем именно. И объяснить это может один человек – Фокс…
– А Груздев? – перебила Ингрид.
Я подумал, что такие карты не стоит раскрывать женщине, пережившей любовь к Фоксу, мало ли, бывает, что старое кострище вдруг снова пойдет дымком, а там, глядишь, и огнем вскинется.
– Знаете, мы тут одну сложную комбинацию проводим, – сказал я. – Как-нибудь после я вам расскажу, а сейчас нам нужен Фокс. Где он бывает?
– В ресторанах… – бездумно, почти механически сказала она, глядя в окно, и тут же, видимо, пожалела, прикусила губу.
– В каких? – вежливым голосом осведомился я.
– Да не знаю я… – сказала она с досадой. – В музеи он не ходит и в библиотеки не записан. Где ж ему еще бывать?..
– Ну вы лично в каких бывали с ним ресторанах? – настырничал я.
– В разных… Да и всего-то дважды…
– Так в каких все-таки?
– В «Астории» и… и в «Гранд-отеле»… – пробормотала она, глядя в сторону, и я видел, что она врет. Но почему? Почему?
– Вот что, мы вас попросим поехать с нами в ресторан и опознать его, – сказал я решительно.
– Я? С вами?! Опознавать в ресторане?! – переспросила она с огромным удивлением. – Да вы с ума сошли! За кого вы меня принимаете?
– Как за кого? – опешил я. – За знакомую человека, которого мы подозреваем как соучастника в убийстве. – И добавил сколько можно было ядовитее: – Вашей подруги, между прочим…
Ингрид презрительно выпятила нижнюю губу, процедила:
– Вы можете подозревать кого угодно… Хотя у вас нет для этого ни малейших оснований – разве несчастного Груздева мало? Ведь не зря же вы его посадили?
– Конечно не зря, – обозлился я. – Но это вовсе не значит, что все остальные в стороне… Соучастие – это… это сложная вещь…
Может, оттого, что несколько туманно объяснил ей про соучастие, которое и сам еще толком по учебнику не проработал, но она сказала:
– Ловить близкого мне человека, каким бы он прохвостом потом ни оказался, я не стану. Вы меня плохо знаете…
Я запальчиво перебил ее:
– Мы вас можем заставить!
Она засмеялась:
– Нет. Я делаю в этой жизни только то, что сама хочу. А если я не хочу, то вы меня хоть расстреляйте…
И я понял, что заставить ее опознать Фокса не удастся. Да и при таком ее характере это было опасно – она могла нас в самый острый момент подвести. Я встал, довольно невежливо махнул рукой вместо «до свидания» и вышел.
В Управлении никого из наших не было. Я сел за свой стол, записал в блокнот для памяти основные факты из разговора с Ингрид и решил еще раз перечитать ее письма. Однако ни дела Груздева, ни писем, оставленных в спешке на столе, уже не было, – видимо, Жеглов убрал бумаги в сейф. Собственным ключом, который пару дней назад Жеглов торжественно, будто орден, вручил мне, я отпер замок и раскрыл тяжелую стальную дверцу. В коридоре в это время послышались голоса, и в кабинет вошел Тараскин, а за ним следом еще двое: маленькая девочка лет шести-семи с растерянным, испуганным лицом – она держала в одной руке грязную тряпичную куклу, а другой размазывала слезы по бледному худенькому личику – и женщина, бедно одетая, молодая еще, с испуганными глазами-вишенками, такими же, как у девочки.
Тараскин возмущенно заорал с порога:
– Представляешь, Шарапов, до чего же мерзавцы распоясались – детей обворовывают!
– А что? – спросил я.
– Представляешь, гуляет этот ребенок себе во дворе, мать – вот эта гражданочка – на работе. Все тихо-мирно. Вдруг подходит к девочке мужчина и спрашивает: «Как твоя фамилия?»
– Не-ет, дяденька спросил: «Как тебя зовут?» – поправила девочка. – Я сказала: «Лидочка». «А фамилия?» Я говорю: «Воробьева…»
Смышленое лицо девчушки скривилось, задрожали, запрыгали губы, она горько заплакала, а мать бросилась ее утешать. Тараскин, понизив голос, дорассказал за нее:
