ОТКРОВЕННО. Автобиография - Андре Агасси

Брук утверждает, что это ее любимый клуб в Нью-Йорке. По такому поводу я тоже решил считать его своим любимым. Сидим в углу, едим что-то легкое. В эти сумеречные часы толпа, приходящая пообедать, уже схлынула, а вечернее ресторанное паломничество еще не началось. Как правило, в это время горячее здесь не подают, но менеджер сделал для нас исключение.

Companola быстро становится продолжением нашей домашней кухни, а вскоре - и неотъемлемой частью наших отношений. Мы с Брук приходим сюда, чтобы вспомнить, почему нам хорошо вместе. Приходим сюда по особым случаям и в самые обычные дни, тем самым превращая их в небольшие праздники. Мы ходим сюда столь часто и с такой точностью появляемся здесь после каждого матча Открытого чемпионата США, что повара и официанты сверяют часы по нашему появлению. Во время пятого сета я иногда ловлю себя на мысли о работниках Companola, зная, что они не сводят взглядов с телеэкрана, пока возятся с моцареллой, помидорами и прошутто. Подбрасывая мяч при подаче, я знаю, что скоро буду сидеть за угловым столиком, поглощая креветки, обжаренные в масле, с белым винным соусом и лимоном, и равиоли, такие нежные и сладкие, что они вполне могли бы сойти за десерт. Выиграю я или проиграю - все равно. Когда мы с Брук войдем в зал, он взорвется аплодисментами.

Менеджер Companola Фрэнки всегда одет с иголочки, не хуже Джила. Итальянский костюм, цветастый галстук, шелковый носовой платок. Он всегда приветствует нас улыбкой во все тридцать два зуба и свежей порцией анекдотов. Представляя нас друг другу, Брук сказала: «Он мне - как второй отец». Для меня это волшебные слова. Второй отец - роль, к которой я питаю громадное уважение, так что к Фрэнки я сразу проникся симпатией. После знакомства он угостил нас бутылкой красного вина, рассказал кучу историй о знаменитостях, мошенниках, банкирах и гангстерах, регулярно бывающих в клубе, и заставил Брук хохотать так, что щеки у нее порозовели. Тут я проникся к нему еще большей симпатией.

- Джон Готти[31]? - говорит он. - Хотите узнать про Готти? Он всегда сидит здесь, за угловым столиком, лицом ко входу: если кто-нибудь решится его завалить, он хочет заметить это заранее.

- Иногда я чувствую себя так же, - признаюсь я.

Фрэнки неопределенно хмыкает, кивает:

- Догадываюсь.

Фрэнки честен, трудолюбив, искренен - словом, он из породы людей, которые мне симпатичны. Начинаю высматривать его, стоит нам переступить порог заведения. Когда Фрэнки, улыбаясь, протягивает руки и провожает за наш столик, мне становится легче, боль и страхи рассеиваются. Иногда ему приходится пересаживать посетителей, но мы с Брук предпочитаем не замечать их нахмуренных лиц и жалоб.

Особенно мне нравится в Фрэнки то, как он рассказывает о своих детях. Он любит их, гордится ими, показывает их фотографии, едва успев начать беседу. Он очень переживает за их будущее. Как-то вечером, устало облокотившись подбородком на руку, он признается мне, что, хотя его дети пока в младших классах, он уже переживает из-за высшего образования для них. Он в ужасе от цен на обучение и не знает, под силу ли ему такое бремя.

Несколькими днями позже я прошу Перри переписать на имя Фрэнки несколько акций Nike из отложенных мною на черный день. Когда мы с Брук в следующий раз приходим в Campanola я сообщаю об этом Фрэнки. Акции нельзя трогать в течение десяти лет, объясняю я, но к тому моменту они будут стоить достаточно, чтобы существенно облегчить бремя оплаты колледжа.

У Фрэнки задрожала нижняя губа.

- Андре, - говорит он, - не могу поверить, что ты сделал это для меня.

Он, похоже, в шоке. Я никогда не понимал значения и ценности образования, того, сколько трудностей испытывают из-за него и дети, и родители. Раньше я не думал об образовании с этой точки зрения. Школа всегда была местом, которое я избегал, а вовсе не тем, куда стремился попасть. Эти акции я переписал на Фрэнки лишь потому, что он упомянул о колледже в разговоре, а я решил помочь. То, как он отреагировал на мою помощь, стало для меня ценным уроком.

Помощь Фрэнки принесла мне больше удовлетворения, радости, мира с самим собой, чем все остальные события 1996 года. Все время твержу себе: помни и держись за это - ты должен помогать людям. Лишь так мы делаем что-то значимое, то, что останется в памяти. Именно для этого и живем - чтобы приносить покой и безопасность другим.

В 1996 году покой кажется мне особенно ценным. Брук регулярно получает письма от неуравновешенных поклонников, угрожающих ей. а иногда и мне, смертью и разнообразными ужасами. Письма подробные, пугающие, наполненные безумием. Мы переправляем их в ФБР. Кроме того, просим Джила оставаться на связи с агентами, следить, как идет расследование. В некоторых случаях, когда отправителя письма можно отследить, Джил делается неуправляемым. Он садится в самолет и наносит визит чрезмерно рьяному поклоннику. Как правило, он появляется на работе или дома у автора письма рано утром, сразу после восхода солнца. Держа письмо в руках и пристально глядя автору в глаза, он тихо произносит:

- Я знаю, кто ты и где живешь. Теперь хорошенько посмотри на меня, потому что, если ты опять потревожишь Брук и Андре, ты увидишь меня еще раз. И будешь жалеть об этом до конца своих дней.

Но, оказывается, отправителей самых страшных писем отследить невозможно. Если в послании обещают совершить нечто ужасное в определенный день и час, Джил встает на страже у порога особняка Брук. Он так и стоит - на крыльце, в постоянном напряжении, глядя то влево, то вправо. Всю ночь. Ночь за ночью.

Все это напряжение и грязь Джил переживает очень тяжело. Он постоянно беспокоится, что сделал не все необходимое, что-то упустил. Боится, что однажды моргнет или посмотрит в другую сторону - и какой-нибудь подонок проскочит мимо. Эта мысль преследует его неотвязно, его грызет депрессия, а вместе с ним переживаю и я, ведь все это происходит по моей вине.

Тем не менее пытаюсь отвлечься от мрачных мыслей, внушить себе, что невозможно быть несчастным, когда у тебя есть солидный счет в банке и собственный самолет. Не помогает: меня снедают апатия и безнадежность, мучаюсь из-за того, что проживаю жизнь, которую не выбирал, что меня преследуют люди, которых я не хочу видеть. Я не могу обсуждать это с Брук, поскольку боюсь признаваться перед ней в своих слабостях. Впадать в депрессию после поражения - это одно, но страдать от депрессии без причины, из-за неустроенности жизни в целом - это совсем другое.

Но, даже если бы я хотел обсудить свои проблемы с Брук, наши отношения в последние дни этому отнюдь не способствуют. Мы настроены на разные частоты в разных диапазонах. К примеру, когда я пытаюсь рассказать ей, как приятно было помогать Фрэнки, она, кажется, не слышит. Она была рада нас познакомить, но с тех пор остается к нему безразличной, как будто он сыграл свою роль и вот теперь должен покинуть сцену. Впрочем, так она ведет себя довольно часто. То же самое происходит со многими людьми и местами, с которыми знакомит меня Брук. Музеи, галереи, знаменитости, писатели, спектакли, друзья - часто я получаю больше от общения с ними, чем она сама. Но стоит мне начать получать удовольствие от чего бы то ни было, узнавать что-либо интересное - как для нее эта тема уже в прошлом.