Дочь орла - Джудит Тарр

Наконец паж пришел за нею. Спальня императрицы Аделаиды была сурова, как монашеская келья. Никаких признаков уюта, так любимого Феофано. Узкая кровать без полога, накрытая грубым покрывалом, над ней распятие, сундук для одежды, ниша с образом Пресвятой Девы, жесткое кресло и низенькая табуретка. Все.

Императрица была похожа на монахиню-бенедиктинку в своей простой и грубой черной одежде, в черном покрывале на голове. На лице ее не было краски, ни единого украшения не смягчало простоту ее траурного платья. Пояс был из простой кожи, железная пряжка — без рисунка. На груди — простой серебряный крест.

Характер ее не стал мягче, дух ее не стал слабее. Она не предложила Аспасии сесть. Вокруг были ее придворные, ее священники с довольными, сытыми лицами.

— Ты возвращаешься в Германию, — сказала императрица.

Аспасия наклонила голову.

— Ты — не самый худший выбор. Хотя почему ее величество предпочла послать тебя, когда есть столько достойных священников, готовых и жаждущих служить ей…

— Возможно, ваше величество, — сказала Аспасия, — она считает, что я смогу передать ее послания так, как она хочет, чтобы они были переданы.

Ноздри Аделаиды раздулись:

— Наверное.

— Ваше величество хочет подвергнуть сомнению этот выбор? — спросила Аспасия.

— Ее величество, — отвечала Аделаида, — поступает, как считает нужным.

— Она, ваше величество, считает нужным разделять с вами регентство, доверенное ей. Она нуждается в вашей мудрости и приветствует ее. Вы посоветуете ей послать другого вместо меня?

— Ты послушаешься?

— Я повинуюсь моей госпоже.

Аделаида тонко улыбнулась.

— Но ты не давала мне никаких клятв.

— Ваше величество желает этого?

Аделаида молчала. Аспасия и надеялась, что она будет молчать. Она никогда никому не давала клятв, не клялась в верности. Феофано никогда не требовала этого. Аспасия служила ей по своей доброй воле, только из любви и преданности.

— Я знаю, — сказала Аспасия, — что я плохо выполнила возложенную на меня обязанность печься о безопасности императора. То, что я должна сделать сейчас, будет искуплением.

И в самом деле: чистилище едва ли хуже, чем Альпы зимой.

— Смотри, не забудь об этом, — сказала Аделаида. — И нелишне было бы тебе время от времени обращаться к Господу с просьбой наставить на путь истинный.

— Я так и делаю постоянно с тех пор, как у меня отняли моего императора.

— Это было скверное дело, — сказала Аделаида. На мгновение она показалась усталой, даже печальной. Но быстро собралась, глаза ее сузились, подбородок отвердел: — Если епископы против нас, если они даже предают нас — Господь их осудит.

— Я искренне надеюсь на это, — сказала Аспасия.

Императрица никогда бы не выразила ей своего одобрения, но в ее взгляде появилось что-то похожее на уважение:

— Кроме всего прочего, твои византийские хитрости могут оказаться полезными. Генрих не поддастся: он был упрямцем еще в колыбели. Но те, кто окружает его, франки за границами его страны — их ты можешь победить. Как ты это сделаешь, я и знать не желаю.

Возможно, она хочет избежать участия в грехе, если Аспасии придется совершить его? Аспасия даже не пыталась скрыть насмешку:

— Значит, я свободна поступать как угодно, ваше величество?

— Я призываю тебя сделать все, что возможно, чтобы вернуть ребенка и империю.

Аспасия помолчала. Эта женщина тоже думала не только о своем маленьком королевстве, но и об империи, которая стояла за ним.

— Ты знаешь, что такое Рим, — сказала она.

— Я знаю, что у нас не будет империи, если мятежник не вернет нашего императора.

— Ты могла бы, — сказала Аспасия медленно, — позволить ему поступать так, как ему хочется. Италия твоя; ты можешь сохранить ее, управлять ею. Тебе ведь не обязательно связываться с германскими проблемами.

— Без Германии нет империи. — Аделаида пригвоздила ее холодным взглядом. — Неужели ты думаешь, что я вышла замуж за императора из простого каприза? Я была королевой по праву. Я была в тюрьме, когда он освободил меня; за мое королевство шла борьба, моя корона была в опасности. Он бы мог ограничиться тем, что восстановил мою власть и дал мне возможность править как его вассалу. Но я увидела, что способна на большее: Бог хотел, чтобы я была не просто королевой, но императрицей.

— И ты хочешь оставаться императрицей. — Аспасия кивнула. — Я сама из великой династии; мой отец был императором. Я тебя понимаю.

— Разве? Разве ты не знаешь, что Генрих женился бы на тебе, если бы ты согласилась?

Аспасия не успела сдержать улыбку. Улыбка вышла едва заметной и невеселой. Да, он женился бы на ней, даже теперь. Как бы ни были черны ее грехи, она все равно оставалась дочерью императора.

— Он предлагал мне, — сказала она, — но я отказалась.

— Почему?

Потому что она любит Исмаила. Потому что ценит свою свободу. Потому что не желает быть императрицей.

— Потому, — отвечала она, — что я верна моей госпоже Феофано.

— Что значит верность по сравнению с троном?

— Все, — сказала Аспасия.

Аделаида не поверила ей. Ей не верил никто из тех, кто считал трон достойным борьбы за него. Императрица пренебрежительно фыркнула, не скрываясь, и отпустила ее движением руки.

— Иди, начинай свое дело. Если ты покинешь нас, чтобы стать супругой Генриха, нам едва ли станет хуже, чем теперь.

— Я этого не сделаю, — сказала Аспасия спокойно. Она поклонилась, не ниже необходимого. — Да хранит вас Господь, ваше величество.

32

В лето Господне 984-е Пасха была ранняя. Может быть, в Италии уже настала весна. Но в Германии зима еще не сдавалась.

Аспасия рыскала в поисках Генриха снежным дорогам Саксонии. Вербное Воскресенье он провел в Магдебурге. На Пасху он будет в Кведлиндбурге, как вошло в обычай у германских королей.

Она испытывала искушение скоротать время до Пасхи в обожаемом Фрауенвальде. Но поборола себя: только когда все кончится, она вернется домой. А сейчас она должна выполнять то, для чего приехала.

Она дожидалась Генриха в Кведлинбурге. Тамошние обитатели знали ее; они приняли ее вежливо, но с некоторым беспокойством. Ей понадобилось проявить свой царственный нрав, чтобы в замке нашлось место для нее и ее спутников. Спутников разместили в большом сарае у наружной стены, а ей предоставили комнатку над залом; правда, никто не догадался убрать человека, который спал у порога поперек двери. К ее вящему сожалению, это был не Исмаил. Он отлично управлялся со своим прекрасным толедским клинком, но он совсем не был воином. После первой ночи в сарае он предпочел ночевать в зале со слугами, захватив местечко поближе к огню.