Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева - Юрий Оклянский

Так называемое «Письмо одиннадцати» тут же поддержали разнообразными собственными публикациями две газеты ЦК КПСС — «Советская Россия» и «Социалистическая индустрия», а также орган Союза писателей РСФСР «Литературная Россия» и даже московская областная партийная газета «Ленинское знамя». Это был одномоментный залп из орудий всех калибров, рассчитанный на полное уничтожение. Такого удара «Новый мир» Твардовского не должен был перенести.

Тогда Твардовский и его заместители решили напечатать свой ответ за подписью редколлегии. Ответ взвешенный, но без послаблений и уступок, четко утверждающий позиции редакции. Документ настолько серьезный, что с ним требовалось ознакомить всех членов редколлегии. И, конечно, Федина в первую очередь.

С текстом редакционного ответа Кондратовича откомандировали в тот же санаторий Барвиха к Федину. Знали наперед, что в затруднительных случаях у того всегда в запасе оставалась дежурная лазейка для отговорки. Он — первый секретарь Союза писателей, обязан стоять над борющимися литературными группами и лагерями и не может декларировать приверженность к кому-либо одному.

Воспользуется ли он этой лазейкой в столь сложной, чуть не роковой ситуации? Но Федин на сей раз показал, что интересы литературы и свобода творческой мысли для него выше карьерных оглядок и политиканских соображений. Он дал понять, что сознает переломный характер происходящего. Поэтому не стал долго объясняться. Превозмогая летнюю жару, на тексте редакционного заявления без колебаний начертал: «Нахожу ответ редакции справедливым и заслуживающим напечатания в “Новом мире”. К. Федин …31 июля 1969». Тем самым сделал выбор. Поступком подтвердил то, что с больничной койки здесь же, в Барвихе, обещал Воронкову.

В «Новомировском дневнике» А.И. Кондратович вспоминает: «…Уже отъехав от Барвихи и с облегчением вздохнув, я подумал о себе: “Свинья я все же. А ведь старик сделал для нас сегодня очень большое дело. В известном смысле решающее”. Там, наверху, — А.Т. <Твардовский> об этом говорил мне не раз, — мнение Федина, сам Федин котируются необычайно высоко».

Действительно, Федин спас ситуацию. Атака на «Новый мир», как будто супротивники проглотили рыбью кость, захлебнулась.

Однако это и было все, что он из себя выжал. Стать подлинным борцом за идею он не сумел и не смог. Федин уступил, отступил и сдался, как только схватка из сферы спасения литературно-художественного журнала переместилась в куда более широкую область — политического противостояния и идеологической борьбы двух непримиримых позиций. Тут уж свою волю и хотения заявили власть предержащие, реальные хозяева страны, заговорила политика, а не искусство. А выступать борцом на этой площадке — это было не в расчетах и правилах битого и пуганого старика, писательского министра… И биография вроде бы респектабельного кабинетного человека вновь неожиданно обрела авантюрные оттенки…

Между тем передых в политической атаке последовал только до следующего года. За это время накапливались силы, перестраивались фланги, намечались новые мишени для решающего удара. И эти мишени вскоре отыскались.

В ноябре 1969 года под объединенным натиском КГБ, партийного аппарата и «автоматчиков партии» через марионеточное решение Рязанской писательской организации секретариат Союза писателей РСФСР исключил из членов СП А.И. Солженицына, которого открыл и посильно пестовал «Новый мир». Тот ответил на это напечатанным за границей обличительным заявлением, начинавшимся библейскими словами: «Слепые, поводыри слепых!», а также разрешением на публикацию за рубежом романа «В круге первом» и переправкой на Запад микрофильма с рукописью художественного исследования советской репрессивной системы «Архипелаг ГУЛАГ», о чем вскоре стало известно КГБ.

Почти одновременно была затеяна провокация лично против Твардовского. Без согласия автора на Западе опубликовали ходившую в списках его острую публицистическую поэму «По праву памяти». С автобиографическим сюжетом — раскулачивание отца, самоотверженного деревенского труженика, и обобщенными картинами всенародных бедствий коллективизации. Антисталинская по духу поэма, она содержала сильный взрывной заряд для тягомотной тоталитарной немоты брежневского застоя.

Два этих как будто бы не связанных события и создали предлог для нового кризиса вокруг редакции «Нового мира». На этот раз судьба журнала обсуждалась на самом верху, в Секретариате ЦК партии. И в принятом решении мерцал контур аппаратного замысла бывшего секретаря по пропаганде ЦК Белоруссии В.Ф. Шауро, с его главной идеей, что Твардовский «окружил себя разными…». Вот этих-то «разных» и требовалось убрать! Можно представить себе, как, скромно и лукаво ощерившись, втолковывал эту идею своими непосредственным начальникам посланец «партизанского края Шауро. Сильно и беспроигрышно в обоих случаях! Не просто мера по укрощению строптивого редактора, но и проверка на преданность члена партии А.Т. Твардовского. Последняя попытка удостовериться, насколько тот готов превратиться в активного партийного борца (то бишь в «идеологический винтик» — с нормальной точки зрения). Одумается, перестроится — хорошо. А нет — так скатертью дорога…

«Линия Шауры» была одобрена и затвержена. Не знаю, кто и как разъяснял и втолковывал Федину принятые решения. Известно лишь, что он ездил в ЦК для встречи на высшем уровне. Возможно, что этим «высшим уровнем» были М.А. Суслов и сам Л.И. Брежнев. Но только К.А. после этого, как редко с ним случалось, стал неузнаваем. Он сделал резкий поворот, крутой и не знающий колебаний выбор.

Печален итог. Одним из самых тяжких и противоестественных для поздней биографии Федина поступков был именно этот — согласие на разгон «Нового мира», самого яркого и талантливого создания современной русской литературы. И как же он должен был к этому относиться, как себя пришпоривать, с какой нервной встряской переживать? Да еще и частично исполнять своими руками?

Красивый, барственный, рассудительный и просвещенный литературный классик, неторопливо покуривающий трубку, стал непохож сам на себя. Им овладел пароксизм исполнительности. Страх перед слепой идеологией вкупе с ее хозяевами вновь подминал под себя тот самый «святой дух» творчества, который он в себе вынашивал, лелеял, которым более всего дорожил. Из писателя, из выдающегося художника он превращался, если вспомнить истоки ранней биографии, в Торговца Писчебумажными Товарами.

Все происходило теперь стремительно, предельно кратко, четко и втайне. В короткие темные дни начала февраля 1970 года…

Конечно, радикальное решение о разгоне «Нового мира», о грубой операции на сердце, увольнении штаба — четырех главных руководящих сотрудников и единомышленников Твардовского (В. Лакшина, А. Кондратовича, И. Виноградова, И. Саца), — было предопределено сверху. И если что требовалось от Федина, то только его канцелярски проштамповать. И кадры на так называемое «укрепление» редакции журнала подбирал не он. Многих из новоназначенцев Федин даже и не знал. Тут посильно старались Г.М. Марков и К.В. Воронков, а роль главного идеологического сита играл бестрепетный отдел культуры ЦК КПСС во главе с вымытым в ста щелоках В.Ф. Шаурой.

Если говорить лично о Твардовском, то, по существу, это было политическое убийство. Полученные тогда стрессы не прошли даром. Меньше чем через два года после гибели любимого детища могучего сложения и крестьянской закваски здоровяк умер в возрасте 61 года от рака.

Для теперешнего рассказа важно поведение пусть вынужденного и вымученного пособника. Верховный голос из ЦК вдруг полностью загипнотизировал и парализовал первого секретаря Союза писателей. Страх от былых переживаний, когда угроза висела не только над карьерой, но и над жизнью, видимо, засел глубоко. И если Воронков еще стелился перед Твардовским и лицемерно выражал ему деланное сочувствие, то Федин вдруг обратился в подобие ускользающего налима. Для простоты не им заданной процедуры и экономии сил он попросту уклонялся от встреч с жертвой экзекуции и судьбоносное для журнала заседание секретариата провел за спиной главного редактора. Встречавшие его в эти дни недоброжелатели говорили даже, что от перепуга у него стали пустые рыбьи глаза. Действовал за спиной!.. Не говоря уж о прочем, деликатно ли это было? И эстетично ли? Для этого джентльмена, тонкой художественной натуры и близких отношений с гонимыми стольких лет…

Из такого оборота событий сделал выводы и Твардовский. Кондратович в сердцах записывал в «Дневнике» (текст восстановлен во втором, полном издании) об этом моменте: «А.Т.: — А Федин подлец. Теперь, если я встречу его где-нибудь в коридоре, то задираться не буду, но и улыбаться не стану. Холодно поздороваюсь — и все. Пусть знает, чего он стоит».Таков еще один авантюрный круг в биографии кабинетного человека…