Конан Бессмертный - Роберт Говард

— Одно тебе за доблесть и находчивость,— пояснил он,— другое — за непослушание. Как, сама разберешься? Идем!.. Вставайте, песьи души! Вы что, так и будете сидеть на камнях толстыми задницами, пока не передохнете с голоду?

И, взяв гибкую, смуглую девушку за руку, Конан повел ее туда, где в скале зияла пасть расселины — выход в ущелье Призраков, откуда брала начало дорога на Кушаф.

Черные слезы 

 1. КЛЫКИ КАПКАНА

Полуденное солнце сверкало на раскаленном небосклоне. Жесткие сухие пески Шан-и-Сорха — Красной Пустыни — разогрелись в безжалостном пламени, как в гигантской духовке. Все застыло в неподвижном воздухе, ни шороха в редком колючем кустарнике, кое-где взбирающемся на песчаные холмы, которые вставали стеной по краю пустыни.

Не шевелились и солдаты, которые залегли за кустами, вглядываясь в тропу.

Какое-то доисторическое противоборство природных сил образовало эту расселину в крутом откосе. Вековая эрозия расширила ее, но она все еще оставалась узким проходом между крутыми склонами — прекрасное место для засады.

Отряд туранских солдат находился в укрытиях наверху, они лежали все эти жаркие утренние часы, изнемогая от зноя в своих кольчугах и пластинчатых доспехах. Руки и ноги затекли в неудобных позах, а колени ныли от боли. Проклиная про себя все на свете, их предводитель эмир Богра-хан терпел все неудобства затянувшейся засады вместе с ними. Его горло пересохло, как заскорузлая на солнце кожа, а тело пеклось в кольчуге. В проклятом обиталище пылающего солнца и смерти невозможно было даже пропотеть как следует. Испепеляющий воздух пустыни жадно всасывал каждую каплю влаги, оставляя человека сухим, как иссушенный язык стигийской мумии.

Эмир закрыл глаза и протер их, чтобы вновь напряженно вглядываться, щурясь против ослепительного солнца, в еле заметную вспышку зеркального сигнала, который посылал своему начальнику на вершину холма высланный вперед разведчик, укрывшийся за дюной красного песка.

Теперь уже и самому ему было видно облако пыли. Тучный чернобородый туранский вельможа ухмыльнулся, позабыв о своих неудобствах. Воистину этот вероломный осведомитель стоил той взятки, которую ему пришлось дать, чтобы купить его информацию!

Вскоре Богра-хан мог разглядеть длинный ряд зуагирских всадников в белых халатах. Под ними были поджарые кони, привычные к пустыне. По мере того как банда пустынных разбойников выступала из облака пыли, поднятой копытами их лошадей, туранский вельможа начинал различать даже темные ястребиные лица своих жертв, склоненные вниз и обрамленные развевающимися волосами,— так ясен был воздух пустыни и ярко солнце. Подобно красному вину Аграпура из личных подвалов молодого царя Ездигерда, в его жилах закипало удовлетворение.

Уже в течение нескольких лет эта разбойная шайка грабила и разоряла города, торговые поселения и караван-сараи вдоль границ Турана. Вначале набеги делались под предводительством жестокосердного хауранского негодяя Гарета, а теперь вот уже больше года тому назад его место занял этот Конан. Наконец туранские шпионы, рыскавшие по селениям, в которых находили приют грабители, обнаружили продажного члена этой банды. Его имя было Варданес, он был не зуагиром, а заморанцем. Варданес был кровным братом Гарета, которого сверг Конан, поэтому он жаждал мести чужаку, захватившему власть атамана.

Богра в задумчивости теребил свою бороду. Заморанский предатель был забавным смешливым плутом. Он был по сердцу туранцу. Маленький, худой, гибкий и красивый, как молодой бог, но хвастливо развязный и дерзкий, Варданес был хорош в компании, собравшейся для возлияний. Однако он был ужасный забияка и драчун, и его бессердечие и хладнокровие в бою были сродни свойствам гадюки. Это ощущение еще усиливалось благодаря его ненадежности.

Сейчас зуагиры проходили через теснину. Во главе передового отряда на черной кобыле гарцевал Варданес. Богра-хан поднял руку, чтобы предупредить своих людей о необходимости быть наготове. Он хотел пропустить как можно больше зуагиров в проход, прежде чем захлопнуть ловушку. Только Варданесу было суждено выйти из нее. В тот момент, когда он проехал песчаные отвесы, Богра резко рубанул рукой вниз.

— Прикончить собак! — загремел он, поднимаясь.

Туча свистящих стрел заслонила солнце, подобно смертоносному дождю. Через секунду отряд зуагиров превратился в месиво кричащих людей и брыкающихся, вскидывающихся на дыбы лошадей. Убийственный дождь накрывал их шквал за шквалом. Люди валились, хватаясь за оперенные концы стрел, которые, как по волшебству, вдруг облепили их тела. Лошади пронзительно ржали, когда острые наконечники раздирали их запыленные бока.

Пыль поднималась удушливым облаком, закрывая проход внизу. Облако стало таким непроницаемым, что Богра-хан чуть не приостановил своих лучников на минуту, чтобы они поберегли стрелы и не тратили их впустую, посылая наугад в наступивший мрак. Но этой мимолетной вспышке бережливости не суждено было осуществиться, так как из хаоса звуков возник сильный рев, перекрывший все остальные шумы:

— Вверх по склонам и на них!

Это был голос Конана. И сразу после этого возникла гигантская махина самого киммерийца, атакующего крутой опасный склон на громадном огненном жеребце. Казалось, только глупец или сумасшедший отважится нападать прямо вверх по крутому склону ползущего песка и обваливающихся камней, прямо в зубы своего противника, но Конан не был ни тем ни другим. Воистину он был дик в своей свирепой жажде мести, но его непреклонное, темное от загара лицо, освещаемое время от времени голубыми вспышками глаз из-под нахмуренных черных бровей,— глаз, взгляд которых был подобен языкам пламени, пробивающимся из-под тлеющих углей,— свидетельствовало о смекалке закаленного воина. Он знал, что часто только дорога через засаду спасительна своей неожиданностью.

Действительно, пораженные туранские воины опустили луки. Карабкаясь по крутым склонам вверх из пыльного облака, стелющегося по низу теснины, прямо на них накатывалась воющая лавина взбешенных пеших и конных зуагиров. В один миг пустынные разбойники, гораздо более многочисленные, чем ожидал эмир, с ревом перевалили гребень холма, размахивая кривыми саблями и изрыгая проклятия. Их пронзительные боевые кличи леденили кровь.

Впереди всех маячила громада Конана. Стрелы порвали его белый халат, обнажив поблескивающую черную кольчугу, что облекала его мощный, как у льва, торс. Буйная нестриженая грива разметалась из-под стального шлема, подобно разодранному знамени. Случайная стрела сорвала с него струящуюся каффию. Он был подобен демону из мифа на своем дико храпящем жеребце. При нем была не кривая сабля, как у остальных обитателей пустыни, а длинный широкий палаш с крестообразной рукоятью, какими пользуются воины Запада. Это было его любимое оружие, хотя остальным он владел не хуже. Длинная, блестящая как зеркало полоса стали крутилась в его покрытой шрамами руке, прокладывая алую просеку сквозь ряды туранцев. Палаш поднимался и падал, разбрызгивая красные капли в сухом воздухе пустыни. С каждым ударом он крушил оружие и разрубал плоть, дробил кости и мозжил черепа, здесь обрубая конечности, там отшвыривая искалеченную жертву со сломанными ребрами.