Жестокие игры - Мэгги Стивотер

Глава пятьдесят первая

Шон

Я уже поджидаю Пак, когда она добирается до верхней дороги на утесах. И я здесь не один; около двух дюжин туристов устроились на камнях, наблюдая за мной и Корром с такого близкого расстояния, на какое у них хватает духа. Пак оглядывает их всех, и взгляд у нее такой яростный, что некоторые удивленно отшатываются. После вчерашнего вечера я не знаю, чего от нее ждать. Я не знаю, как к ней обращаться. Я не знаю, чего она ждет от меня или чего я сам от себя жду.

Пак кивком здоровается со мной и сует мне в ладонь ноябрьское пирожное. Мы молча жуем под пристальными взглядами туристов, а потом вытираем липкие пальцы о траву.

Пак кривит рот, взглянув в сторону зевак.

— Дав такая робкая рядом с водяными лошадьми.

— Ей и следует такой быть.

Пак яростно таращится на меня.

— Но для бегов в этом мало пользы.

Я присматриваюсь к ее мышастой кобылке. Та, конечно, остро ощущает присутствие Корра, но не выглядит слишком уж напуганной.

— Она не обязана их любить, — говорю я. — Хотя некоторая доля уважения прибавит ей скорости. Но только в том случае, если ты сама не боишься, что она испугается.

Я вижу, как Пак переваривает эту мысль, направляя свой ум в нужную сторону. Ее глаза прищуриваются, когда она взглядом изучает Корра, и я гадаю, вспоминает ли она в этот момент нашу скачку над обрывом.

— Себе-то я могу доверять, — говорит наконец Пак.

Она смотрит на меня так, будто задала вопрос, но если это действительно вопрос, то ответить на него может только она сама.

— Готова работать? — спрашиваю я.

И мы работаем.

Корра ничуть не утомил вчерашний галоп, и лошадка Пак тоже свежа и полна энергии на пронизывающем ветру. Мы кружим рядом и порознь, переходим с галопа на рысь и обратно. Я гоню Корра вперед, пока он не отвлекается окончательно, — и тут же Пак внезапно оказывается рядом с нами, и уши ее мышастой кобылы настороженно шевелятся. Мы скачем бок о бок, не ради гонки, а просто ради движения самого по себе.

Я забываю, что это работа, забываю, что до бегов остается всего несколько дней, забываю, что Пак сидит на простом островном пони, а я — на кабилл-ушти. Ветер гудит у меня в ушах, на губах Пак играет легкая улыбка, и мои руки ощущают привычный вес Корра…

Я не замечаю, как проходит больше часа, но в конце концов должен остановить Корра. Я не хочу перегружать его. Пак тоже останавливает свою маленькую Дав. Я вижу, что Пак хочет что-то сказать, ее рот уже приоткрывается, — но это мгновение сразу же улетает. И в результате Пак просто повторяет мои же собственные слова: — Увидимся на утесах завтра?

Пак

Шон ждет меня на следующий день, и на следующий, и на следующий. Я думаю, что уж в воскресенье-то точно его не увижу, поскольку никогда не встречала его в церкви Святого Колумбы, и потому не знаю, где он может быть, если не ходит туда. Но когда после мессы я поднимаюсь на вершину утеса, Шон уже там, и его взгляд пристально следит за происходящим на пляже.

Мы наблюдаем за тренировкой внизу, лишь изредка обмениваясь словечком-другим, а на следующий день уже снова сидим в седлах. Иногда мы скачем рядом, иногда расходимся далеко, настолько, чтобы лишь видеть друг друга. Я то и дело возвращаюсь мыслями к тому, как большой палец Шона прижимался к моему запястью, и мне грезится, что он прикоснется ко мне снова.

Но в основном я думаю о том, как Шон смотрит на меня — с уважением, — и мне кажется, что это, пожалуй, дороже всего остального.

И чем дольше я наблюдаю за тем, как Шон и Корр чувствуют себя вместе, тем яснее мне становится: для Шона будет просто невыносимо потерять Корра.

Но оба мы ведь не можем выиграть…

Шон

Всю неделю мы скачем вместе, и мне трудно даже вспомнить о моих постоянных занятиях с Корром на песчаном берегу.

Да, мне не хватает одиноких утренних проездок по песку, но не настолько, чтобы отказаться ради них от общества Пак. В иные дни мы почти не разговариваем, поэтому я далее не понимаю, в чем тут разница. Ведь нам с Корром тоже никогда не были нужны слова.

Значит, вся суть в том, чтобы не спеша прогуливать Корра, делать то, что он и без того хорошо умеет, и час за часом наблюдать за тем, как Пак выдумывает все новые игры для Дав, чтобы поддержать в той интерес к работе. «Сенной» живот Дав уже исчез, то ли от регулярных тренировок, то ли от лучшего питания. И Пак тоже меняется — теперь во время скачки я вижу в ней некое спокойствие. Больше уверенности и меньше самоуверенной нетерпеливости. Перемены в лошади и всаднице, которых я впервые увидел у линии прибоя всего несколько недель назад, просто поражают. И я уже не спрашиваю себя, почему тренируюсь рядом с ней.

Не знаю, в какой именно момент я осознаю настроение Корра; не то чтобы он настойчив, но уже делает попытки заигрывать, а Дав держится рядом с нами. Несмотря на долгие часы обучения. Несмотря на то, что Корр — водяной конь.

Я резко останавливаю Корра. Он с нарочитой неловкостью спотыкается, замедляя шаг, отставая от кобылы, и я слегка подергиваю поводья, напоминая ему, что я пока здесь. Пак не сразу замечает, что я отстал. Она разворачивает Дав. Бока ее лошадки тяжело вздымаются, ноздри раздуты, но уши игриво насторожены.

Я говорю:

— Пора заканчивать.

Пак то ли хмурится, то ли улыбается. Она не слышала моих слов. Я повторяю. И вижу, когда именно до нее доходит смысл сказанного, потому что ее улыбка тут же гаснет.

— Не понимаю, ты серьезно? — говорит она.

— Я серьезно. Завтра ты должна отвести ее на берег. Необходимо убедиться, что ты сумеешь с ней справиться и тогда, когда вокруг будут все остальные. Чтобы привыкнуть.

Теперь Пак по-настоящему хмурится.

— Два дня — не слишком большой срок, чтобы она к этому привыкла.

— Речь не о ней. О тебе. И не два дня, а только один, — напоминаю я.

Корр пританцовывает на месте, и я сжимаю его бока коленями.

— В день перед бегами лошадей нельзя выводить на пляж. Так что завтра — последний день тренировок на песке.

Дав почесывает живот задней ногой, совершенно как собака. В этот момент она вовсе не кажется скакуном, на которого можно сделать верную ставку, и Пак, должно быть, это знает, потому что в ее взгляде вспыхивает раздражение и она хлопает пяткой по боку лошадки, заставляя ее прекратить.

— Ты ведь это не выдумал просто потому, что я угостила тебя пирожным?

— Нет, это правило существует все то время, пока проводятся бега.