Красный свет - Максим Кантор

– Какую проблему? – Холин ничего не понимал, вел себя как пьяный: он думал об армии, а Фрумкина говорила о ссыльных, репрессированных и переселенных народах. Тогда говорили так: «наказанные народы».

– Вы в газете. Не в богадельне. Вы работаете в газете страны, вступившей в бой с врагом.

– Какие беспризорники? – Мутное лицо Холина еще более покраснело. – У нас во дворе беспризорники не живут. – Как пьяный говорил.

– Вдоль линии фронта – тысячи нетрудоустроенных деклассированных элементов. Попрошайки, беспризорники, бандиты, недобитые кулаки. Как и внутренний враг, как скрытые шпионы – эти бродяги есть резерв врага, они рекрутируются в фашистские полицаи, в легионы СС.

Фрумкина преуменьшила масштабы. Не тысячи, но без малого полтора миллиона лишенных крыши и средств к выживанию брело по холодным дорогам. Их гнали отовсюду, и так шли они, никчемные, по российским дорогам – от спецпоселения до трудового лагеря, от барака к эшелону. Масса евреев хлынула через границу Польши, едва туда вошла Германия, но Россия не приняла их, некуда их было селить, и евреи разбрелись вдоль границ, пробираясь к югу, в ожидании немцев, которые шли по пятам. Белорусы, украинцы, поляки – те, что не приняли немцев и успели скрыться, – бежали со своим скарбом в Россию, а немцы шли по пятам. Берия, нарком НКВД, писал отчаянные приказы о трудоустройстве сотен тысяч беженцев, но трудоустроить их было некуда, и евреи ждали гитлеровцев, которые приспособили их рыть рвы друг для друга. Начиная с 1923 года – с первых массовых переселений корейцев, финнов и поляков, – сотни тысяч отправляли спецсоставами с места на место, согласно концепции принудительного труда. Их гнали в Казахстан и Калмыкию, татар и немцев, армян и курдов, а потом и семьи кулаков, осадников, осужденных и просто несчастных бездомных, которых брали в вагон для комплекта, для выполнения плана. А потом пришли фашисты – и место сразу нашлось для всех.

– Пошлите меня корреспондентом на передовую, – сказал Холин, – искупить хочу.

Фрумкина поглядела презрительно:

– Кому нужен такой корреспондент? Иди почту разбирай.

5

Сделать революцию – хорошо, но недостаточно: враги могут разрушить свободную страну. Защищать власть рабочих в боях необходимо, но этого мало: утром врага прогонишь, а враг придет ночью, когда армия спит. Надо ежедневно охранять государство от диверсантов и шпионов.

Работа чекиста – самая трудная и важная.

Соломон Рихтер объяснил во дворе ему и Фридриху Холину, как устроено идеальное государство, если по Платону. Древнегреческий философ хотел, чтобы правили миром философы, вот как у нас правил Ленин, или теперь – Сталин. Надо, чтобы в мировом масштабе главная власть перешла к мудрецам, а не к политикам-интриганам. Есть граждане, склонные к размышлениям (Щербатов в этом месте подумал, что Рихтеры как раз такие граждане). Пусть эти философы направят энергию своей мысли на мировые законы. Если в мировом масштабе эти умы возьмутся выдумывать законы – сразу жизнь наладится.

В сущности, коммунистическая партия задумана как собрание выдающихся умов. Партийцы – философы, они принимают решения.

Мудрецы пишут правила, а люди работают, служат общему делу. Каждый несет свой труд в копилку общества. Если народу не объяснить, как именно поступать, простой человек может пойти неверной дорогой. Пойдет воровать, будет лентяем, пьяницей. (Есть у нас такой знакомый – Коля Ракитов, подумал Щербатов. Парень неплохой, но непутевый. Простой народ – что с него взять?). Но если развивать в народе знания и трудолюбие – люди станут единой семьей.

Детей воспитывают сообща. (Например, в пионерских лагерях и школах. Или вот в нашем дворе.) Детей надо собрать в общий лагерь. Иначе один ребенок вырастет в богатой семье и станет жадным, а бедный ребенок будет завидовать. Так общества равных не получится.

Рядом с рабочими есть поэты и художники, которые воспевают их труд. (Ну, например, Фридрих Холин – он с детства стихи пишет и в газете работает, талант явный у человека.) Рабочий работает, поэт пишет стихи про его подвиг, а журналист сочиняет статью в газету, чтобы все знали, как рабочие работают. Людям труда – почет, а детям – пример.

Но ведь надо и охранять философов, тружеников и поэтов. Для этого существует специальный отряд в обществе – Платон назвал этот отряд «стражи». (Например, семья Дешковых – типичные стражи, они с пеленок в армии.) Стражи охраняют людей от врага – сражаются с другими армиями, это внешние стражи. А другие стражи следят, чтобы внутри общества был порядок. Поэт напишет дурные стихи, научит детей плохому – будет пропагандировать пьянство. Надо такого поэта остановить. Или журналист станет писать неправду – надо такого лгуна одернуть. Или труженик станет воровать. Или философ попадется хитрый: придумает закон, чтобы все добро несли ему одному. Для того чтобы общество всегда следовало справедливости – вот для этого нужны внутренние стражи. (Например, такие, как я, подумал Щербатов, который решил служить в ОГПУ.)

И когда общество будет связано принципом равенства и взаимной ответственности, когда у людей будет твердое правило взаимной заботы – вот тогда можно говорить, что существует свободная республика, наше рабоче-крестьянское государство. Потому что свобода – это не личное удовольствие, но исполнение общественного долга, долга перед всеми людьми на свете. Ты должен помогать старым и малым, должен уступать беременным место в трамвае, должен работать на благо Родины – это твой долг. Твой долг – это и есть твоя свобода. Тут все одновременно. Нельзя быть свободным помимо выполнения своего долга.

Это рассказал Соломон Рихтер, а Фридрих Холин ему тогда возразил, Холин прочел вслух стихи Пастернака – что-то по поводу «вакансии поэта», мол, зачем в дни великого совета оставили вакансию поэта – это опасная должность! Дескать, пока философы принимают решения, что поэту делать? Ждать от старших указаний, или можно самому писать, что в голову придет? Да и Щербатов решил съязвить, спросил: значит, если я беременным тетям место не уступаю в трамвае – я не свободный человек?

Соломон сразу отрезал: нет, тогда ты не свободный. Обыкновенный хам трамвайный.

И Холину он тоже резко ответил. Сказал, что есть три стадии организации людей – личное становление, гражданское общество и государство. И вот получается так, что гражданское общество – уже почти достаточное объединение: люди договорились, каждый делает свое дело, и у них есть связи. Но если нет общей идеи, которая поверх цехового интереса – получится корпоративное общество, союз жадных цеховиков, и тогда власть легко захватит сильный и злой правитель. А государство имеет свою идею, идея государства выше корпоративной морали, идея государства – это идеал развития человека! Вот этой идее общество и следует. Холин на это ему возразил: а как же «свободное развитие личности – условие свободного развития всех»? Манифест-то читал, философ, или только Платона с Гегелем? А как же «персонлихкайт», если ты понимаешь, Соломон, что я имею в виду? И вообще, если следовать идеям марксизма, государство должно отмереть. Государство – получается лишнее, а свобода личности – на первом месте! Тут Соломон разозлился, стал кричать, что не следует путать Бакунина, авантюриста и шарлатана, с немецкой классической философией! И вообще, довольно демагогии! Пастернак, Бакунин, Маркс – все в одну кашу!

Но Щербатов не вслушивался в спор – он уже думал о своем выборе. Как важно точно найти свое место! Работать в органах – это решение на всю жизнь. Как важно служить именно государству, именно обществу – а не просто начальнику. Это самое главное в работе сотрудника органов госбезопасности. И Щербатов отнесся внимательно к своему выбору, изучил вопрос досконально.

Щербатов вступил в ответственную должность уже при Берии – его товарищи смеялись над нерасторопностью Щербатова, неумением продвинуться по службе; однако эта нерасторопность, по всей видимости, спасла ему жизнь. В год великого перелома, когда партийные фракции и группировки были одна за другой уничтожены, а фракционеры и уклонисты – расстреляны, когда ОГПУ оказалось вовлечено во фракционную борьбу – и кара постигла тех чекистов, что связали свои надежды с Рыковым или с Зиновьевым, – в этот страшный миг Щербатов уцелел. Иные сказали бы, что ему повезло и в том, что репрессии тридцать седьмого года творились без его участия: мол, не замаран. Но основное везение заключалось все же в ином – он умудрился не примкнуть к группировке Ягоды или Евдокимова, не связал карьерного роста с Трилиссером или Ежовым, и когда расплата настигла ретивых вожаков ЧК, его никто не тронул.

Сам Щербатов не завидовал своим старшим успешным товарищам, которые успели выслужиться, войдя в доверие к легендарным Блюмкину или Агранову. Щербатов, как и прочие рядовые курсанты, знал о невероятной власти, сосредоточенной в руках Агранова и уж тем паче Трилиссера; он наблюдал за личной охраной Ягоды, видел молодцов из Дивизии особого назначения при ГПУ; однако никаких усилий для того, чтобы войти в ряды избранных, он не предпринял.