Щёлоков - Сергей Кредов

А вот это уже точно не ленинская фраза. Щёлоков:

«Когда видишь, как из зала суда уводят под стражей еще только начинающих жить молодых людей, и представляешь, что у каждого из них впереди годы лишений, горькие мысли приходят в голову».

Более того:

«Чувствуешь себя как бы невольным пособником какого-то греха, когда видишь, как совсем молодого юнца отправляют в тюрьму».

Какой бы еще в XX веке министр (нарком) внутренних дел так написал? Может быть, в XIX… в самом его начале, когда в МВД входили «человеколюбивые заведения».

Любопытно, что Николай Анисимович считает важным воспитывать в молодых людях уважение к чужой собственности: «Важно всемерно расширять и вводить уроки правового воспитания в школах, разъяснять не только законодательные положения, но и раскрывать нравственную сторону закона, утверждать убежденность, что любое посягательство на чужую собственность, какими бы мотивами оно ни диктовалось, является безнравственным, преступным, недопустимым».

Но ведь он же министр внутренних дел, коммунист, борец с нарушителями социалистической законности. Да, и поэтому часто пишет и произносит с трибуны: «Нет пощады преступникам…» Однако потом следует обязательное для Щёлокова «но». Но если человек совершил преступление впервые… но если он искренне раскаялся… Тогда пощада ему есть. Во всех трех томах его дневника едва ли найдется хоть одна «беспощадная» запись без этого «но». И многократно в разных вариациях: уберечь человека от неверного шага, помочь ему найти место в семье, обществе — «задача более сложная, чем отдать его под суд или отправить в колонию». Его убеждение: «Ни одна мать не родила преступника». Даже участь беглых преступников он пытается смягчить. Вот его набросок к соответствующему указу:

«…Осужденных, учинивших побег с мест… заключения и не совершивших при этом, а равно во время нахождения в бегах иного преступления, в том случае, если в течение года со дня опубликования Указа добровольно возвратятся из бегов или явятся с повинной в милицию, наказанию за побег не подвергать, возвратив их в то положение, в котором они находились до побега… и с применением льгот согласно пункту… статьи…»

Он был добрым человеком.

Это ответ на многие обвинения в его адрес.

Впрочем, то, о чем мы только что говорили, вовсе не является открытием для людей, близко знавших Николая Анисимовича.

Читателю известно: выдающихся музыкантов Галину Вишневскую и Мстислава Ростроповича с супругами Щёлоковыми связывало знакомство, переросшее в дружбу. На просьбу автора книги вспомнить историю их взаимоотношений и кое-что пояснить Галина Павловна ответила: «Мой долг рассказать об этом человеке». Пусть ее воспоминанием завершится биографическая часть этой книги (наш разговор состоялся в январе 2010 года):

«— Как состоялось ваше знакомство с Щёлоковыми, Галина Павловна?

— Познакомился с ними Мстислав Леопольдович. Он возвращался из Кишинева, с концерта. В самолете разговорился со Светланой Владимировной. Тут же нашли общих знакомых. Затрудняюсь сказать, тогда или чуть позже, но выяснилось, что во время войны Слава и его семья, находясь в эвакуации в Оренбурге, жили в доме у родственника Светланы Владимировны. Он их приютил[74]. Вскоре Щёлоковы приехали к нам в гости. Точную дату не назову, это было вскоре после того, как Николай Анисимович был назначен министром. Он тогда менял форму своим сотрудникам. Мне кажется, его немного унижало, что он был „старшим милиционером“, возможно и поэтому он решил реорганизовать милицию, поднять ее, чтобы она имела другой вид, другое поведение, иначе относилась к людям. И при нем милиционеры действительно стали лучше выглядеть. Стали вежливее. Ушло хамство, с которым мы привыкли сталкиваться, — сейчас ведь прямо ужас какой-то. Это ему удалось.

Вообще он был замечательный человек, замечательный! В Париже из газет я узнала трагедию, которая с ними случилась. Она произвела на меня ужасное впечатление. Я близко знала этих людей. Бывала у них часто и в квартире на Кутузовском, и на даче. Уже здесь, в Москве, видела передачу о нем. Опять под него копали. Показали его квартиру. Но это не его квартира! Вы не знаете, он переезжал после 1974 года?

— Нет, не переезжал.

— Там показали какой-то комиссионный магазин. Все забито, набито. Я прекрасно помню, какая у них была мебель. У него была румынская спальня, такой же столовый гарнитур. Квартира… четыре комнаты, думаю, не больше. Для такого руководителя по сегодняшним меркам это мало. И дачка у него была маленькая, как нам казалось. Но он был очень доволен. И Светлана тоже. Я с ней была очень дружна. Светлана — замечательная женщина, врач-отоларинголог. Говорила: „Не понимаю, как можно жить, не работая, на положении ‘жены’. Я не могу ходить в парикмахерские, на массажи, я должна работать каждый день“.

— Приглашая к себе на жительство опального Солженицына в 1969 году, вы советовались с Николаем Анисимовичем?

— Нет. И нам интересно было, как он воспримет это известие. Щёлоков отнесся к нему на удивление спокойно. Даже странно показалось. Мы их познакомили, они не раз встречались у нас на даче. Александру Исаевичу нужны были старые военные карты для работы над книгой „Август четырнадцатого“, и Щёлоков их ему прислал. Один этот эпизод характеризует его человеческие качества.

Другой эпизод. В 1971 году, когда в первый раз назревал вопрос о высылке Солженицына из СССР, Щёлоков написал письмо Брежневу. Он дал мне его прочитать. Это было у него на квартире, на Кутузовском. Я была под впечатлением — он говорил о том, что надо Солженицыну дать квартиру в Москве, чтобы он чувствовал себя по-человечески, надо его пригреть. Не помню, было ли это в его тексте, но мы с ним обсуждали, что и не таких власть в свое время пригревала, имея в виду отношения Николая I и Пушкина. Он передал письмо кому надо. А примерно через неделю мы поехали со Светой к нему в кремлевскую больницу. Он получил как следует за свое вмешательство в эту историю. Наверное, месяц лежал в отделении кардиологии. Уверена, что из-за письма.

Потом случилась история уже с нами, которая привела к нашему изгнанию из Советского Союза. Света, помню, повторяла: „Галя, это всё голубые, голубые!“, имея в виду комитетчиков и их серо-голубые фуражки. Мы же у себя на даче болтали буквально обо всём. Могли нас слушать? Могли. Они во флигеле у Солженицына поставили передатчик. Слава уезжал из Союза на два месяца раньше меня. Он давал последний концерт в Большом зале филармонии. Из наших старых знакомых почти никто не пришел. Светлана пришла и села рядом со мной. Демонстративно. Это был вызов.