Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

Не знаю, поняли ли девочки, зачем я повез их прошлой весной в Йоркшир, откуда произошли все Теккереи. Наверное, решили, что это одна из наших обычных увеселительных поездок, до которых они великие охотницы, - еще одна отцовская причуда; впрочем, кто знает, возможно, они догадались, что тут таится нечто большее. Не знаю, я их не спрашивал и спрашивать не собираюсь уж очень я при этом становлюсь серьезен. Предприняли мы нашу вылазку, которую я задумал давным-давно, но все как-то откладывал, не столько ради удовольствия (хотя поездка оказалась очень приятной), сколько ради того, чтобы совершить небольшое паломничество на землю предков: мной овладело ясное предчувствие конца, захотелось побывать (непременно с дочками) там, где начинались наши корни, взглянуть на усадьбу наших праотцев, побродить среди их могил, поразмыслить, не предначертано ли и мне найти здесь свой приют. Теккереи - выходцы из Хемпствейта под Харрогитом. Туда мы и прибыли в ожидании сам не знаю чего. Это крохотный, ничем не примечательный городок, наверное, вы в нем не бывали, возможно, даже и не слыхивали о таком. Мы отыскали кладбище, где похоронены все наши деды, и прадеды, и тетушки, и дядюшки, и их дети, и долго сидели среди надгробий и размышляли о них всех. Как раз напротив лежала большая серая могильная плита с высеченными на ней черными буквами "Уильям Мейкпис Теккерей"; я указал на нее девочкам и спросил, не странно ли им глядеть на надпись. Я обронил это как бы случайно, ненароком и, судя по их ответу, ничуть их не встревожил. Но сам я был взволнован и не мог отвести глаз от букв на сером камне, с такой силой они меня притягивали, однако в том не было ничего ужасного, скорее что-то утешительное, как я и уповал, выбираясь сюда, в Хемпствейт, я даже ощущал какое-то необъяснимое удовольствие, хоть и не могу сказать, чем оно вызвано. Некий Уильям Мейкпис Теккерей давным-давно покоится в земле, а мир живет по-прежнему, и солнце светит на его могилу, и новый Уильям в окружении своих детей сидит и смотрит на его надгробие, но скоро и он уйдет под землю, из-за чего же плакать? Из праха ты вышел, в прах и возвратишься... - прекрасно сказано, прекрасно, глубоко и верно. Я вовсе не был угнетен, скорей утешился, почувствовав себя частичкой вечного круговорота. Мы еще долго ходили по кладбищу, разглядывали имена на плитах, сравнивали, пытались установить родство, и если девочки начинали прижиматься ко мне чуть крепче, я брал их ручки в свои, улыбался и громко перечислял, что мы закажем к чаю. Молодым не верится, что человек способен смириться со своей кончиной, они не принимают идею смерти, даже если часто видят, как умирают другие, она их ужасает; по-моему, не стоит лишать их фантастической надежды, будто они станут первыми людьми, познавшими бессмертие. Конечно, поддакиваю я, так оно и будет, ведь самое главное - щадить их чувства, очень скоро им придется приуготовиться к неизбежному, я же сколько смогу, буду оттягивать надвигающуюся суматоху.

24

Неожиданное заключение, которое могло бы иметь продолжение

Сегодня мы с Анни, Минни и нашим другом леди Колвилл были на службе в Темпл-Черч. В храм я вошел подавленный, все думал про себя, не зря ли взялся за "Дени Дюваля", справлюсь ли я, и не в том ли состоит мой подвиг, чтоб крикнуть finis и почить на скромных лаврах, которые я успел стяжать. Тяжелые думы гнетом лежали на душе, но когда раздался гимн, в груди стало расти ликующее чувство, и незаметно для себя я начал подпевать, нимало не смущаясь своего надтреснутого голоса. Мы пели "радуйся, и паки реку радуйся"; при всей простоте звучавшего призыва нельзя было не внять ему. Хотелось подчиниться, последовать ему всем сердцем; мне слышалось в нем то же упование, что и в стихах Голдсмита:

Как заяц, коль за ним погоня мчится,

В родной предел, едва дыша, стремится,

В блужданиях надежду я таил

Здесь умереть, среди родных могил.

От гимна, как и от этих строк, на меня повеяло умиротворением и радостью, и я вдруг понял, как глупо мучиться из-за "Дени Дюваля" вместо того, чтобы довериться божественному провидению, путей которого мне не дано узнать. Иди домой и делай свое дело, сказал я себе, пиши свою книгу и не. думай о последствиях, пиши - ведь только этого тебе и хочется, ничто тебя не останавливает.

После богослужения мы поехали не домой, а к Меривейлям, пили там чай и провели очень весело часок, а то и два. Анни сказала мне по дороге, что ей теперь все время кажется, будто у нас не прекращаются каникулы, и хотя в ответ я тотчас вынул несколько страниц "Дени Дюваля" и свирепо помахал ими перед ее носом, желая показать, что не все тут отдыхают, а некоторые трудятся, не покладая рук, в душе я возликовал от этих слов. Прекрасно, жизнь и должна быть похожа на каникулы, я слишком часто был завален работой выше головы, хватался то за одно, то за другое дело и слишком редко пел и веселился. Мне следовало больше резвиться с моими девочками или, усевшись между ними, греться на солнышке, а не добиваться нелепых, а порой и ложных целей, которые я сам себе придумывал. Ведь у моих дочек никого нет, кроме меня, порой мне даже хочется вопреки всякой логике - как это бывает с нами, отцами, - чтобы они были мне меньше преданы: я не в силах вынести мысль о том, как они будут горевать, когда меня не станет. Наверное, я должен был держаться более отчужденно, наверное, мне не следовало поощрять ту близость, которая образовалась между нами и за которую они вскоре так сурово поплатятся. Тревожно, не правда ли? Но помочь нам может не искусственная отстраненность, а совсем другое средство: нам нужно расширить свой семейный круг - у девочек должны появиться мужья и дети, тогда мы не будем так судорожно цепляться друг за друга. Я боюсь не того, что они не выйдут замуж, а опасаюсь, что по собственному неразумию испортил их виды на брак, все время держа их при себе и не предоставив им той свободы общения, о которой предусмотрительно позаботилась бы каждая хорошая мать. Меня не столько тревожит Анни, сколько моя маленькая Мин, но я себя успокаиваю тем, что у нее есть твердая опора - старшая сестра.

Меня терзают и другие страхи. Не кажется ли вам, что я опасно повредил надеждам своих дочек на удачное замужество, выделив каждой из них по 10000 фунтов, тех самых пресловутых 10000, о которых вам, должно быть, надоело слушать? Я боюсь искателей состояний, охотников за приданым моих маленьких инфант. Вред может оказаться даже больше, чем от их уединенного образа жизни: это очень страшно - слыть богатыми невестами, которых станут домогаться не ради них самих, а ради их приданого. Какая несправедливость, какая злосчастная судьба! Ведь я всю жизнь только и делал, что воевал с торгашеством ярмарки невест. Неужто между людьми идут разговоры, что обе мисс Теккерей купаются в брильянтах и денег у них куры не клюют, а значит, хорошо бы попасть на обед к старику Теккерею и постараться подцепить одну из них. Но тут ничего не поделаешь, мне остается лишь довериться уму моих маленьких наследниц и надеяться, что они сумеют раскусить недостойных претендентов.

Сейчас, когда я пишу настоящую главу, в которой подвожу итоги, ибо собираюсь на ближайшее время ею и ограничиться, все мои мысли заняты работой и детьми, и тут я не отличаюсь от всех прочих, не правда ли? Многих людей до самого конца не покидают мысли о работе, если, конечно, это любимое занятие, а не постылая обязанность, которую им навязала жизнь. Нам всем известна ходячая истина: люди умирают, думая о том, что будут делать завтра, но, на мой взгляд, о лучшем и мечтать нельзя, и я хотел бы так же встретить собственный конец. Достойней, чтоб человеком владела страсть к работе, нежели алчность или похоть. Ну, а что касается детей, то каждый, кого судьба благословила ими, тревожится о них до самого последнего вздоха. Мне, разумеется, неведомо, что ожидает моих девочек, вам это проще узнать, чем мне, но населяли страницы моей книги и другие люди, а потом исчезли из виду, и я хочу вам рассказать, что с ними сталось. Досадно, правда, когда нам негде прочитать, вышла ли замуж Люси и превратился ли Чарлз в транжиру, как и обещал, а также прочие нехитрые подробности - их очень хочется узнать, когда нам интересны люди, которых они касаются. Я не намерен прятать концы в воду и оставлять вас в неизвестности, дорогой читатель, но так как мне невдомек, чьи судьбы вас задели за живое, а чьи нет, я постараюсь рассказать о возможно большем числе действующих лиц, а вы уж не сердитесь, если я невзначай кого-нибудь забуду.

Матушка моя доныне здравствует, она так же бодра, так же грозится переехать жить в Париж, и мы так же любим и балуем ее, как встарь. Мое сыновнее почтение за эти годы заметно поубавилось, я больше не повинуюсь ей во всем беспрекословно, но очень к ней привязан и почитаю себя счастливцем оттого, что мне досталась такая деятельная и жизнелюбивая родительница. Изабелла по-прежнему живет у Бейквиллов: она необычайно моложава, по-прежнему играет на рояле, по-прежнему весело смеется, во всем напоминая сущее дитя. Я редко навещал ее в последние годы, да и следовало ли? С годами видеть ее становилось все грустнее, а мне и так жилось невыносимо грустно, и просто не хватало сил. На свой лад, она, пожалуй, даже счастлива, но для меня, как и для прочих, она потеряна, и лучше нам не сетовать на ее затворничество. Мой отчим, как вы знаете, скончался. Кузина Мэри, как и прежде, сеет всюду склоки и превратилась в грузную, самодовольную матрону, которая всевластно правит своим небольшим мирком. Бабушки мои умерли, но тети, дяди и их дети цветут и бурно размножаются. Я прилепился сердцем к некоторым из своих племянников и время от времени беру их с собой в театр, но не могу сказать, что близок с кем-нибудь из родственников (такие отношения трудно поддерживать без жены). Они приходят ко мне в гости, когда я вспоминаю, что пора их пригласить, я наношу ответные визиты, и все очень довольны. Так что лучше перейдем к друзьям. Брукфилды пребывают в добром здравии, у них прекрасная семья: двое сыновей и дочь. Мы иногда встречаемся, но ощущаю я лишь легкую подавленность. Джейн не утратила ни красоты, ни обаяния, но что-то в ее лице угасло, не знаю, как другим, но мне это заметно. Уильям еще больше отощал и помрачнел, ничем не напоминает моего прежнего бесшабашного кембриджского приятеля, но нам случается мирно посидеть за бутылкой кларета и даже ласково похлопать друг друга по плечу. Фицджерадца я не вижу, но думаю, ему неплохо в его Кемберленде. У меня много верных друзей в Лондоне, которые поддержат девочек, когда пробьет мой час. Кажется, я никого не забыл? Разве только мою кровожадную тещу миссис Шоу (мне очень жаль, что вы заставили меня упомянуть ее), знаю лишь, что она жива, по-прежнему обретается в Корке и так же донимает свою дочь. Я не желаю, чтобы девочки поддерживали с ней отношения ни до, ни после моей смерти.