Том 4. Письма, А. Н. Пирожкова. Семь лет с Бабелем - Исаак Бабель

Я и она познакомились с нашими соседями по столу и образовали компанию, чтобы вместе проводить время. Когда настал день 31 декабря, ничего не обещавший мне заранее Бабель совершенно неожиданно приехал ко мне, нагруженный шампанским, конфетами и апельсинами.

Мы встречали Новый год в нашей комнате, пригласив туда своих новых знакомых. До наступления Нового года мы затеяли очень веселую игру, в которую охотно играли и раньше, чтобы посмеяться. Кто-нибудь сочинял рассказ без прилагательных, а потом по очереди назывались какие угодно прилагательные, и автор рассказа подставлял их к очередному существительному, затем этот рассказ зачитывался вслух под смех участников игры — так как прилагательные никак не подходили к существительным, а часто были и сами по себе очень смешными.

Бабель с удовольствием принял участие в этой игре, и его прилагательные были самыми смешными и изобретательными. Встретив Новый год, все пошли гулять на улицу, после чего Бабель ушел в комнату, предоставленную ему для ночлега: кажется, это был кабинет врача. Утром после завтрака Бабель уехал в Москву.

Такой была наша встреча Нового 1935 года. А вот как мы встречали 1936 год, я совсем не помню. По-моему, Бабель был в это время в Москве, никуда не уезжал, и если бы он ушел куда-нибудь встречать Новый год один, я бы ушла к кому-нибудь из моих друзей и запомнила бы это. Какой-то провал в памяти! 1937 год мы встречали дома вдвоем, так как я ждала ребенка, родившегося 18 января.

Зимой 1937 года Бабель уехал в Киев, чтобы работать над сценарием фильма «Как закалялась сталь» по Н. Островскому. Сценарий такой был кем-то уже написан, но Бабель говорил, что он был так плох, что нельзя было ничем из него воспользоваться. Так как режиссером этого фильма должна была быть жена А. П. Довженко Юлия Ипполитовна Солнцева, то она пригласила Бабеля работать и жить в их квартире. Александра Петровича Довженко дома не было, он снимал свой фильм где-то на Украине.

Бабель начал работать над этим сценарием еще в Москве, работал мучительно, работа эта ему не давалась, и он жаловался мне на роман Н. Островского, по которому трудно сделать хороший сценарий. Тем не менее, зимой уже 1938 года этот сценарий был закончен, и Бабель считал себя его автором; успел даже два небольших отрывка из него напечатать в газете.

После ареста Бабеля авторство сценария «Как закалялась сталь» оспаривалось в судебном порядке между Ю. И. Солнцевой и автором первоначального забракованного сценария. Суд установил авторство Солнцевой, присвоившей себе работу Бабеля, фамилия которого не упоминалась вовсе.

Позже мне говорили, что этот сценарий был сдан Солнцевой в архив (быть может, ЦГАЛИ) вместе с другими ее бумагами с тем, чтобы его не показывать никому без ее разрешения.

Из-за работы над сценарием «Как закалялась сталь» Бабель должен был задержаться в Киеве до середины января. Следуя своему суеверию, он позвонил мне и просил приехать к нему для встречи Нового года.

Не так-то легко было это сделать! Я пошла к начальнику конструкторского отдела Метропроекта с просьбой отпустить меня с работы на три дня. Работы, как всегда, в отделе было много, и начальник мне отказал.

Огорченная, я вернулась в свою комнату и пожаловалась руководителю группы. В этой группе я была старшим инженером. И руководитель группы вдруг говорит: «Хотите, я вам это устрою. У меня с начальником отдела такие отношения, что, скажи я что-нибудь, он непременно будет против». И он пошел к начальнику и возмущенно сказал ему: «Подумайте, Антонина Николаевна захотела поехать к мужу в Киев встречать Новый год! Тут с работой не справляемся, а ей, видите ли, захотелось прогуляться в Киев! Я категорически против!» И тут начальник отдела вдруг говорит: «А почему бы ей не поехать?» Руководитель группы кипятится: «Не могу я ее отпустить!» И чем больше он кричал против, тем увереннее начальник отдела говорил, что он отпускает меня. Придя в комнату, руководитель сказал: «Ну, дело сделано, Вы можете ехать».

В купе поезда я оказалась вместе с матерью актера Вахтанговского театра Кузы; в Нежине купила маленький бочонок удивительно мелких нежинских огурчиков, очень вкусных и слабо засоленных. Город Нежин славился тогда своими огурчиками.

В Киеве мы встречали Новый 1938 год с Юлей Ипполитовной и Рыскиндом, пришедшим к нам в гости. А где появлялся Вениамин Наумович Рыскинд, там всегда был смех.

Он был проказник и рассказывал, как ему чем-то досадил один из его знакомых, и тогда Рыскинд взял и опечатал его комнату, когда хозяина не было дома. Для этого достал сургуч, растопил его, а печатью послужил обыкновенный медный пятак. Представляете состояние человека, вернувшегося домой и увидевшего еще издали, что его комната опечатана! Бедняга не знал, что делать, он бегал по своим друзьям, ночевал у них, пока не пришел к Рыскинду. Тот согласился пойти с ним домой, и когда они пришли, то сорвал печать, показав ему отпечаток медного пятака. Хозяин так и не узнал, кто над ним так жестоко подшутил, а я была возмущена поступком Рыскинда. Бабель меня успокаивал, говоря, что Рыскинд мог все это придумать. Звучало и еще много рассказов Рыскинда, более веселых и смешных. Бабель был молчаливее, чем обычно, сам ничего не рассказывал, но смеялся над историями Рыскинда.

1939 год мы также встречали дома одни. Нашей дочери Лиде было почти два года, и она спала в соседней комнате. В двенадцать часов ночи она вдруг проснулась. Бабель принес ее к нам и посадил в детское креслице, а потом налил ей в рюмку шампанского, с наперсток, не более. Лида выпила с удовольствием и вдруг развеселилась, стала хохотать, размахивать руками, все швырять на пол. Мы смеялись вместе с ней до тех пор, пока она вдруг не заснула тут же, в кресле, и Бабель отнес ее в кровать.

Так мы встретили Новый 1939 год, мой последний Новый год с Бабелем.

Моя жизнь с Бабелем была очень счастливой. Мне нравилось в нем все, шарм его был неотразим. В его поведении, походке, жестикуляции была какая-то элегантность. На него приятно было смотреть, его интересно было слушать; словами он меня просто завораживал, и не только меня, а всех, кто с ним общался. Женщины были в него влюблены и говорили: «С Бабелем хоть на край света!» Бабель познакомил меня со многими мужчинами-писателями, поэтами, кинорежиссерами, актерами, наездниками, но никто из них не мог сравниться с Бабелем.

Подкупало его отношение к женщинам, желание женщину возвысить, как бы поставить на пьедестал. И я не думаю, что это относилось только ко мне. Его первая жена Евгения Борисовна, жившая во Франции начиная с 1926 года, так и не вышла замуж второй раз, несмотря на то, что была красивой женщиной.

А как много я знала браков, где муж постоянно унижал свою жену, старался сказать про нее какую-нибудь дерзость. Один из знакомых нам писателей всем говорил про свою жену, что вытащил ее из-под японского посла; она в ответ била его по физиономии при всех, и он делал вид, что ему это очень нравится. Однажды, когда эти супруги обедали у нас, жене очень понравился квас, и она сказала, что хотела бы научиться делать такой. На это я ей сказала, что надо только пойти на кухню к Марье Николаевне и записать рецепт, на что муж сказал: «Так надо еще уметь писать».

Другой писатель, женившись в очередной раз на милой актрисе балета, бывало, не пропустит случая, когда его жена скажет что-то не совсем умное, чтобы не пожать в недоумении плечами и не сделать удивленное лицо, как бы говоря: «Ну что с нее взять, с этой дуры!»

Еще один писатель, когда мы с Бабелем были у него в гостях, при своей молодой жене, родившей ему двух дочерей-близняшек, позволил себе сказать: «Ну что можно ожидать от дочки дворника!» — в ответ на какой-то пустяк. Первой женой этого писателя была аристократка, но он расстался с ней и женился на дочери дворника. Так как же можно было унижать ее презрительными замечаниями! Это было отвратительно. И Бабель тут же ставил мужа на место своими ироническими замечаниями, а к жене относился подчеркнуто уважительно.

Мы с Бабелем жили каждый своей жизнью, в квартире у нас не было общей спальни, а были отдельные для каждого комнаты. Так как я работала, режим моего дня отличался от режима дня Бабеля. У нас были свои друзья и свой круг знакомых. Я могла пригласить в дом кого захочу, и Бабель никогда не сделал мне замечания, а иногда мог сказать: «Пригласите такого-то; пока Вы будете поить его чаем, я на его машине съезжу по делам в издательство». Так как я всегда дорожила общением с Бабелем, своих друзей и знакомых я старалась приглашать, когда он куда-нибудь уезжал или вечером уходил из дома один. Всегда спрашивал: «Ну, кто Вас сегодня провожал домой?» И мог предложить мне: «Доведите его до объяснения в любви, мне очень интересно знать, как инженеры в любви объясняются».

Я могла рассказывать ему и о моих успехах и неудачах по работе, а также о том, что мне кто-то сказал комплимент или объяснился в любви. И Бабель будет объяснять мне, почему я нравлюсь, перечисляя все мои достоинства. Никаких сцен ревности никогда не было, и только однажды, когда он зимой очень простуженным вернулся из Киева (или Успенского) и сказал, что я виновата в его простуде, я удивилась. «Ночью представил себе Вас в чьих-то объятиях, и это было так ужасно, что я выскочил из купе и выбежал в тамбур вагона, где стоял, пока не остыл».