Петроград-Брест - Иван Шамякин

Это било по самолюбию. Выходит, Ленин игнорирует его? Кто же кого не признает? Правительство Ллойд Джорджа — большевистское правительство? Или Ленин — правительство «владычицы морей»? Неудачи с приемом у премьера Локкарт как бы компенсировал встречами с наркомами, с партийными лидерами, в первую очередь с Троцким и Бухариным, так как еще в Лондоне получил указания постараться наладить контакты с этими людьми.

«Именно потому, что они чаще, чем кто-либо из большевиков, становятся в оппозицию к политике, проводимой Лениным», — сказал Керзон.

Локкарт вошел в кабинет Троцкого с экземпляром «Правды», от которого за три сажени отдавало типографской краской. Троцкий догадался, почему англичанин не прячет своей заинтересованности большевистской газетой. Сегодняшний номер «Правды» невозможно достать, его передают из рук в руки, спрашивают друг друга: «Читали?»

У Троцкого об этом спросил Чичерин час назад, и Льву Давидовичу стало неприятно. Он не любил Чичерина не только за преданность Ленину, но и потому, что хорошо понимал: Ленин провел профессионального дипломата в заместители наркома не без намерения иметь человека, который мог бы при первом же удобном случае заменить его, Троцкого. А случай такой назревает. Провал политики «ни войны, ни мира», безусловно, приведет к его отставке. Троцкий с начала немецкого наступления ломал голову, что лучше: ожидать, чтобы его отставили, или самому подать в отставку? Что больней для Ленина?

После обмена приветствиями и короткого, две фразы, разговора о погоде — была оттепель, и снег на петроградских улицах превратился в скользкую кашу — Локкарт показал на газету и спросил чуть ли не заговорщицки:

— Это он?

Троцкому не понравился тон: нашел сообщника! Однако знать мнение англичанина, и, возможно, не только его — Локкарт за утро мог побывать не в одном посольстве, — нужно и полезно. Ответил внешне официально и в то же время таинственно-доверительно, мол, только вам, никому больше:

— Да, это Ленин.

— Много людей знает, что «Карпов» — это он?

— Мы, старые партийцы, знаем.

— Вы хотите сказать: руководящее ядро?

— Считайте так.

— А вам не кажется, что это бомба под вас?

Троцкий нахмурился:

— Я не «левый». И не бросаюсь революционными фразами.

Локкарт понял, что нарком недоволен таким определением ленинской статьи и дал «задний ход».

— Простите, господин министр. — Локкарт при первых встречах понял, что Троцкому нравится обращение «министр». — Я знаю, что вы не «левый». У вас своя, особая, позиция. Я ошибся, я хотел сказать: бомба под «левых». Можете передать своему премьеру мое восхищение его публицистическим талантом. Немногие лидеры умеют так защищать свою позицию. И так говорить с народом! — Локкарт глянул в газету, прочитал заключительные строки: — «Надо воевать против революционной фразы, приходится воевать, обязательно воевать, чтобы не сказали про нас когда-нибудь горькой правды: «революционная фраза о революционной войне погубила революцию». Сильно, правда?

У Троцкого после прочтения утром статьи осталось сложное впечатление. Да, это бомба, которую, однако, нужно как-то обезвредить, чтобы она не разнесла «левых» в щепки. В то же время он зло порадовался, что болтуна Бухарина, претендовавшего на лидерство, «раздели» и выставили перед партией голым в его фразерской сущности. Одновременно Троцкий, что случалось не однажды, позавидовал Ленину, его умению великолепно совмещать теоретическую глубину с необычайной простотой изложения мыслей, логику серьезных доказательств с иронией и юмором. У него, Троцкого, так не получалось, хотя когда-то он мечтал стать великим поэтом. Он умел недурно сказать устно — захватить аудиторию пафосом голоса и жестов; на бумаге руками не помашешь — пафос исчезал, вместо него появлялись излишняя академичность и усложненность. Ему казалось, Ленин пишет легко. С детства он завидовал людям, которым все легко дается, и старался сам все делать легко. Однако легкость, бывало, подводила.

Вот почему, а не только из дипломатических соображений Троцкий не поддержал восхищения хитрого проныры Локкарта статьей Ленина. Отвел беседу в другое русло, в то, которое вместе прокладывали на предыдущих встречах:

— Я вас, господин Локкарт, могу порадовать другим. Ленин согласился с моей мыслью, — подчеркнул интонацией, что это именно его мысль, — взять у Англии и Америки оружие и продукты.

— Но Ленин же не хочет воевать. Он — за мир.

— Вы ошибаетесь. Угроза немецкого наступления настолько велика, что, если бы Ленин получил военную помощь от союзников, он отказался бы от мира и сражался с помощью союзников против Германии.

У Локкарта от удивления заблестели глаза. Если бы это было так, он бы мог рассчитывать на благодарность Ллойд Джорджа и короля. Но у него хватило ума усомниться в искренности «господина министра». Опытный разведчик, он лучше Троцкого знал обстановку в Петрограде, потому что проникал везде, где только можно было, — в Советы, на заводы, в красноармейские отряды, уходившие на фронт, и в те круги, где ожидали прихода немцев.

4

Примерно в это же время Ленин в присутствии Сталина писал телефонограмму в Исполнительную Комиссию Петроградского комитета и во все районные комитеты партии большевиков. Писал как военный приказ — с указанием даты, часа:

«21 (8).11.1918. 12 ч 20 мин дня.

Советуем, не теряя ни часа, поднять на ноги всех рабочих, чтобы, согласно решениям Петроградского Совета, имеющим быть принятыми сегодня вечером, организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию до одного, под контролем этих рабочих, на рытье окопов под Питером. Только в этом спасение революции. Революция в опасности. Линию окопов дадут военные. Готовьте орудия, а главное, организуйтесь и мобилизуйтесь поголовно.

Ленин».

Сталин пошел в аппаратную. Диктуя телефонистам текст, не удержался от искушения поставить рядом с Лениным и свой партийный псевдоним.

Оставшись на несколько минут один в кабинете, Ленин быстро дописал другой исторический документ того тревожного дня: «Социалистическое Отечество в опасности!»

И тут же попросил секретаря созвать членов Временного исполнительного комитета СНК. Комитет был создан накануне после тревожных докладов Совнаркому Крыленко и Альтфатера, командующего Балтийским флотом. Ленин сам предложил иметь орган, который обеспечивал бы постоянную работу правительства — днем и ночью. Договорились, что члены комитета живут в Смольном; Бонч-Бруевич подготовил для этого помещение. Обо всех выездах ставить в известность секретаря Совнаркома Горбунова, чтобы тот знал, где кого искать в случае срочной необходимости. Поэтому комитет собрался очень быстро. Пришел Свердлов. Председатель ВЦИК тоже постоянно находился в Смольном.

Аудитория была небольшая — всего семь человек, но Владимир Ильич поднялся за столом с исписанными листками в руках. На мгновение непривычно застыл, оглядел соратников. Убедившись, что все они единомышленники, никто не выступит против, как бы успокоился, сказал ровным голосом:

— Товарищи, кроме обращения «К трудящемуся населению всей России», которое мы приняли сегодня ночью, предлагаю обратиться к питерцам, ко всем солдатам, рабочим, крестьянам страны с декретом-воззванием. Вот текст. — Ленин начал читать, и голос его выдавал волнение и тревогу:

— Социалистическое Отечество в опасности! Чтобы спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира. — Ленин снова осмотрел товарищей, слушавших с затаенным дыханием. — Наши парламентеры 20 (7) февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа. Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом. Оно явно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм, — Ленин интонацией подчеркнул следующие слова, — хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы — банкирам, власть — монархии. Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде я в Киеве. Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности.

У Свердлова от слов этих и ленинского голоса сжалось больное сердце. Но тут же в душе смешались гордость, радость, уверенность. Яков Михайлович подумал:

«Какое счастье, что во главе партии и правительства — он. Только он может найти выход из любого положения. Нет сомнения, что его слова поднимут всех, кому дорога Советская власть. Однако — когда… когда он успел написать это? В четыре часа ночи я ушел от него. В восемь он уже был в этом кабинете…»

Ленин читал: