Гимн неудачников - Eugene

Мне было страшно.

Где-то в глубине души я почему-то не сомневался, что когда все это закончится — а оно должно закончиться хорошо, не могу же я бегать всю жизнь! — я вернусь к жизни нормального добропорядочного и законопослушного гражданина и забуду прошлое как кошмарный сон. Все обязательно будет хорошо. Обязательно…

Сбивчивый шепот умолк. Целительница отняла руки от раны, пощупала пульс, покачала головой и поднялась на ноги.

— Ну и зачем ты его убил? — мрачно спросила она.

Так вот. Не будет.

— Убил? — беспомощно переспросил я.

— Нет, Кактус сам себя прирезал.

— Я убил?..

— Я! Кто его ножиком пырнул, а?

Я возмутился:

— А кто его прямо на нож толкнул, Великий Дух?

Крапива открыла рот, готовясь возразить…

— А… а ведь правда, — неожиданно согласилась она, и тихо и испуганно прошептала: — Лоза, что же теперь с нами будет?

Не паниковать. Только не паниковать. Что будет? Я скажу. Если пропажу одной черепушки с заброшенного кладбища никто бы не заметил, то пропажу Кактуса, увы, не заметить сложно. Друиды начнут расследование, поболтают с деревьями, пообщаются с грибницей, раскроют горькую правду, и прощай, Лоза. Отныне мне ни будет ни сна, ни покоя. Каждая травинка, каждая мушка, каждый цветок станет угрозой; я превращусь в изгнанника, вынужденного весь остаток жизни прятаться по самым дальним и мрачным углам, а так как в самых дальних и темных углах дополна своих, темных и злых обитателей, то делать мне это недолго. И помощи ждать неоткуда — мой опекун связался с нежитью, а Эжен считает, что предатель — ха! — я.

После такой подлости охотнику на выдуманных монстров можно уходить с чистой душой, легким сердцем и чувством выполненного долга. Добился-таки своего.

— Меня выгонят из братства… — монотонно заговорила девушка.

— А меня казнят.

Небеса мои, да как я мог, как я осмелился надеяться, что благополучно отделаюсь от Дэна Ролы, и никто никогда не узнает о нашем маленьком сговоре?

— Отменят все посвящения…

— А меня казнят.

Не паниковать? Да ладно, чего уж там. Можно и по зальчику побегать, с воплями "за что?!", хуже-то не будет…

— Лишат звания целительницы…

— А меня…

— А тебя казнят, — Крапива уткнулась мне в плечо и разрыдалась.

О, ягода-малина, дух осины и священный подберезовик! Нет, не надо истерик! Как же я теперь буду бегать по залу и рвать на себе волосы?

— За что судьба так жестока ко мне?

Ч-ч… что? Это же мои слова!

— Перестань, — я осторожно встряхнул целительницу, пытаясь привести в себя. — Не будут они это делать. Это же просто случайность.

Девушка сомнамбулически кивнула и перевела взгляд на лежащего друида:

— Я не хотела… — ее глаза вновь наполнились слезами. — Кактус…

О, Карма. Это ужасно.

Она плакала у меня на груди, а я ощущал себя так, будто меня режут тупой пилой. Таким подлецом я не чувствовал себя еще никогда. Лучше бы Крапива мне вовсе не помогала; и не грызла бы меня сейчас вина за что, что я приношу одни несчастья.

— Я опорочила честь рода. Память предков… От меня все отвернутся… ни один дух больше не заговорит со мной…

Это выздоровлением называется.

— Ты, это… не надо так расстраиваться, — растерянно промямлил я. — Они еще не узнали.

Плохой из меня утешитель.

— Сегодня вечером Клен будет говорить с Древом! — яростно взвыла друидка. — Лучше смерть, чем такой позор!

— Н-не надо, — я осторожно отобрал у нее какой-то флакончик, надеюсь не с ядом, и пообещал: — Я что-нибудь придумаю.

— Правда?

Нет. Точнее, были бы иные варианты.

— Ты можешь заколдовать Лес, чтобы он все забыл?

— Если бы у меня было высшее посвящение, — всхлипнула Крапива. — Если бы у меня была самая крошечная частичка Древа…

— За чем же дело стало? Мы же все равно к нему идем.

— Ты думаешь, никто не пытался? Древо защищают могущественные чары, и кости смельчаков лежат у корней, и прах их смешался с землей, — обреченно прошептала целительница. — Отдай мне зелье. Пусть все закончится быстро.

Я отвел руку и со всей силы швырнул флакон об стену.

— Ты! — взвизгнула разом ожившая друидка. — Ты хоть знаешь, сколько времени я на него потратила?!

— Кого травить собиралась? — светски поинтересовался я. — Между прочим, подсудное дело. Говори, что за Древо, и как туда добраться. Спилить не обещаю, но лист или шишку какую принесу.

— Ты с ума сошел!

Как же мне хотелось с ней согласиться.

— Ничуть, — я равнодушно пожал плечами. — Не хочешь помогать? Тогда я найду его сам.

— Нет! Ты погибнешь! — Крапива испуганно вцепилась в мою куртку, будто я уже мчался обдирать национальное лесное достояние, и жалобно добавила: — Лоза, пожалуйста…

— Вон этот, — я пихнул ногой череп. — Говорил, что только я могу проникнуть на кладбище. И он был прав; такое ощущение, что Лес меня не замечает. Я для него не человек.

— Но… Клен не возьмет тебя с собой, — нашлась друидка.

— С каких это пор Клен стал у нас командиром?

Крапива изумленно округлила глаза и прижала ладонь к губам.

— Ты… ты хочешь попросить командира?

— Нет, Великий Лес!

Друидка испуганно отшатнулась, но не замолчала:

— Мы пойдем, защищенные чарами. Клен не спустит с тебя глаз, покуда длится ритуал…

Да что она меня все отговаривает?

— Значит, надо его чем-то отвлечь, — предположил я. В голове начали смутно вырисовываться контуры плана. — Скажи-ка мне, что конкретно надо от Древа?

— Яблоко, — еле слышно прошептала друидка.

— Я… Только не говори, что Древо… Почему у вас везде яблони?! Почему не дубы, не ели, не березы?

— Это все ниморцы, — пробормотала друидка. — И их селекционные поля. Яблони — это еще что. Ты кукурузу не видел.

Несчастная нация. Бились, бились, и ничего-то у них не росло. А что они хотели от своей тундры.

— Хорошо. Я добуду это… яблоко, чего бы мне это ни стоило, и принесу тебе.

Крапива подняла на меня сияющие зеленые глаза:

— Ты правда это сделаешь?

На меня еще никогда не глядели с такой надеждой и восхищением…

— Клянусь.

А что я еще мог ответить?

…- Покойся с миром. И пусть твоя душа легко взлетит по ступеням, и твое новое рождение будет счастливей, чем это…

Печальные слова таяли в тишине. Я не мог заставить себя посмотреть на тело; запоздалый ужас липкой пеленой заволакивал сознание, и начинала бить нервная дрожь. Ведь там, на полу, в луже крови и с проломленной башкой, полностью и окончательно мертвый мог бы лежать я.