Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы - Михаил Салтыков-Щедрин

Впервые — 03, 1883, № 12 (вып. в свет 17 декабря), стр. 491–518, под заглавием: «Пошехонские рассказы. Вечер пятый. Пошехонское «дело».

Рассказ привлек внимание цензора Н. Е. Лебедева, который в донесении в С.-Петербургский цензурный комитет сообщал 14 декабря 1883 года:

«Рассказ этот, как и предыдущие рассказы Щедрина, отличается пессимистическим характером. Из этого рассказа прямо явствует, что под именем Пошехонии автор разумеет Россию, современный общественный быт, который он и старается представить в самом безотрадном виде. Переживаемое время называет он временем суровых, но бесплодных поучений, в которое проповедуется необходимость перехода от мечтаний и фразы к «делу», причем, однако, никто не берет на себя труд пояснить, в чем заключается это «дело» и в чем проявлялись эти мечтания и фразы. Все требуют «дела», говорят о «деле», поучают, убеждают и негодуют на тему о «деле». Публицисты едва успевают формулировать народившиеся требования «дела». В разные исторические эпохи существования Пошехонии «дело», — говорит автор, — понималось у пошехонцев различно: было время, когда «делом» называлась бессовестная эксплуатация крепостных; затем наступило время, когда после освобождения крестьян «дело» осуществлялось в лице Колупаевых и Разуваемых. Затем, переходя к настоящему времени, Щедрин рисует портрет одного такого дельца по имени Клубкова, который предпочитает дело мечтаниям. Между тем дело Клубкова состоит в том, что он, поселившись в усадьбе, сделался бичом окрестных крестьян, так как высасывает у них, пользуясь их тяжелым положением, последние гроши. Такого ли «дела» желают те, которые отвергают всякие мечтания и идеалы, спрашивает Щедрин.

Без сомнения, очерк этот нельзя назвать благонамеренным, так как в нем наше общественное положение представляется в печальном виде; но, принимая в соображение, что в таком положении он обвиняет не правительство, а само общество и известную часть литературы, и что в таком духе и направлении пишутся Щедриным все статьи, цензор не считает эту настолько вредною, чтобы она требовала ареста декабрьской книжки, о чем и имеет донести комитету»[128].

Приняв «доклад к сведению», цензурный комитет все же постановил сообщить его Главному управлению по делам печати[129].

Среди лозунгов реакции 80-х годов значительное место занимали призывы к обществу покончить с «мечтаниями» и приняться за «дело». Под «мечтаниями» («фантазиями», «снами», «новыми веяниями» и т. д.) традиционно для реакционной печати понимались все формы и направления демократической и социалистической идеологии. Призывы же обратиться к «делу» требовали, с одной стороны, отказаться от примата общественных интересов в пользу интересов личных, а с другой стороны — ограничения допускаемой политической активности сферой содействия, как писал И. С. Аксаков, «государственному порядку» в борьбе с «неурядицей духа общественного». Только тогда «почин» становится «делом народным», — писал редактор «Руси», — «когда он нисходит с верховных высот власти или, по крайней мере, в живом союзе с нею. Этого-то и ждет Русская земля, ждет себе оживления и одушевления сверху»[130].

И то и другое понимание «дела» переводило его, в осмыслении Салтыкова, в рубрику «пошехонского».

Разъяснение «пошехонского дела» Салтыков дает в полемике с призывами о «деле» идеологов реакции, в частности, И. Аксакова и его «Руси». Это было ясно современникам. Белоголовый писал Лаврову 6 января 1884 года о «Вечере пятом»: «Пошехонский рассказ <…> мне очень понравился; он весь направлен против недавней аксаковской статьи, и как чисто полемический ответ на вопрос дня, по-моему, чрезвычайно едок и остроумен[131].

До́роги мне и зыбучие ее пески, и болота, и хвойные леса… — «Это описание относится к Тверской губернии, родине Михаила Евграфовича», — указывала Л. Н. Спасская («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1957, стр. 547). Указание верное, но недостаточное. Пейзаж в «Вечере пятом» и относящиеся к нему «лирические отступления» — одни из тех страниц Салтыкова, в которых с наибольшим проникновением выразилась «тоскующая любовь> писателя к своей стране и ее народу.

«Эпоха мечтаний, по-видимому, миновалась — и слава богу!..» — «…Года за два, за три пред сим, — писал 11 января 1884 г. Катков, — над Русской землей носились так называемые «новые веяния». Все казалось тогда возможным, всякое безумие и всякая глупость выступали тогда с уверенностию в скором и неукоснительном исполнении их вожделений. Но теперь все спокойно; с правительственных высот уже не стремятся бурные потоки; лица, стоящие у дел, не будоражат страну фантазиями <…> Затишье <…> водворилось у нас после бурных веяний» (M. H. Катков. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1884 год. М., 1898, стр. 20).

Отставной бесшабашный советник Рогуля. — Рогуля впервые изображен в должности частного пристава в «Губернских очерках» («Общая картина», т. 2 наст. изд.).

…кипела млеком и медом. — Из Библии (Исход, III, 8).

…изобилие <…> выпадало только на долю потомков лейб-кампанцев, истопников и прочих дружинников… — то есть потомков служилых дворянских родов О лейб-кампанцах и дружинниках см. на стр. 545 в т. 7 и 612 в т. 11 наст. изд. Дворцовым истопником, получившим от Анны Иоановны в 1740 г. за преданность Бирону дворянство и собственный герб («три серебряных вьюшки на голубом поле») был Алексей Милютин, прадед известных государственных деятелей 60-70-х годов.

Чуть-чуть в то время «мечтания» не заполонили «дела». — Имеется в виду период первой революционной ситуации 1859–1861 гг.

«Время, всех освящающее» — Из царского манифеста 19 февраля 1861 г.

…увидел себя замурованным в «наделе»… — Надел — земельный участок, который крестьянин по реформе 1861 г. получал от помещика за выкуп в рассрочку. При нарезке наделов помещики старались чередовать крестьянские земли со своими, чтобы штрафовать крестьян за потравы и вынуждать их к аренде или покупке помещичьей земли на кабальных условиях, поскольку надел к тому же не мог прокормить крестьянскую семью (см. на стр. 220–222 и 354–355 в т. 11 наст. изд.).

Житницы дружинников запустели, житницы «меньших братьев» не наполнились. — «…Вспоминая тогдашние времена <1870— 1880-е гг.>, —писал Елпатьевский, — <…> я с некоторым изумлением оглядываюсь на результаты <…> дворянской эксплуатации народа. Дворянство беднело, а не богатело, не распухало, а тощало. Тогда уже шло вовсю дворянское оскудение» (С. Я. Елпатьевский. Воспоминания за 50 лет. Л., 1929, стр. 29). Что же касалось крестьянства, то «более 80 % нашего населения, — свидетельствовал в 1882 г. Кошелев, — находится теперь в самом бедственном положении — худшем (хотя это и невероятно), чем оно было до 1861 года» (А. К. Кошелев. Что же теперь? Август 1882. Berlin, 1882, стр. 83).

…все устроилось на потребу потомку древних гущеедов… — Ироническая аналогия между послереформенной буржуазией — Колупаевы — и торговым сословием древнего Новгорода — гущееды (прозвище новгородцев). Вместе с тем сатирическая стрела в адрес стихийно сложившегося послереформенного союза буржуазии и дворянства, общими усилиями обездоливших «поильца-кормильца пошехонской земли» — крестьянина.

Я помню, в одну из таких эпох <…> пришлось мне быть в «своем месте» по «своему делу». — Автобиографическая реминисценция. О поездках Салтыкова в Тверскую губернию для ликвидации наследственной вотчины см. в очерках «В дороге», «Столп», «Кандидат в столпы» из «Благонамеренных речей» в т. 11 наст. изд. и в комментарии на стр. 573–576 там же.

«Отец, каких мало», — водевиль Н. А. Коровина, написанный в 1838 г. и тогда же поставленный на сцене.

…устроил у себя при усадьбе фаланстер, в который и заточил всех крестьян… — Фаланстер — проектировавшееся французским социалистом-утопистом Фурье своего рода идеальное общежитие для общины будущего — фаланги. В системе сатирического иносказания Салтыкова «фаланстеры» — крайние формы и степени эксплуатации помещиком крестьян, нечто среднее между военными поселениями Аракчеева и острогами; недаром несколько ниже писатель прямо назовет устроенный Клубковым «фаланстер» каторгой.

…записал их в ревизию под наименованием дворовых. — Дворовые люди, в отличие от других крепостных крестьян, не имели права на получение от помещика земельного надела и усадебного обзаведения. Записав еще задолго до реформы своих крестьян дворовыми, Клубкову н удалось, как скажет далее писатель, лишить их принадлежащего им имущества.