Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев

— Да у Льва всюду одни вороги! — Альдона поморщилась.

Ольга звонко расхохоталась.

— А что, и вправду! Верно ты заметила, сестрица! Тако и есь.

Получив деньги, Матрёна снова поклонилась княгиням и собралась уходить.

— Погоди-ка, — остановила её Альдона. — Муж твой, Тихон, знаю, отроком ране у князя Льва был. Правда?

— Да. Истинно тако. — Матрёна сразу насторожилась.

— Ведомо, дружок у него был, мать с отцом у него во Владимире живут.

— Верно, княгиня. Варлаам. Уж друг, дак друг! Всем друзьям друг! Из беды мово непутёвого вытащил в Перемышле, когда князь Лев в поруб его бросил.

— Не ведаю ничего об этом. — Альдона удивлённо приподняла свою тонкую, словно вырисованную кистью художника, бровь. — Расскажи-ка.

— Да сболтнул мой Тихон чего-то тамо лишнего, ужо и не ведаю, чего. Князь Лев разгневался вельми, осерчал, в поруб-то Тихона и посадил. Я к ему ходила, на коленях просила, умоляла — не помогло. А Варлаам, как прознал, тотчас ко князю пошёл. О чём говорили они, не ведаю, да токмо в тот же час выпустил князь Тихона.

— А ныне где Варлаам?

— Дак в Бужске, бают. Дом его лиходеи какие-то пограбили, вот он его и отстраивает. Ещё скажу вам... — Матрёна заговорила тише, вполголоса. — Бают, будто жила у его в Бужске какая-то татарка беглая. И вот ту татарку Бенедикт, угр, отрок княжой, понасиловал. Дак Варлаам в походе последнем, где-то там под Гродно, угра сего сыскал и убил. Тако вот.

Ольга испуганно вскрикнула. Альдона нахмурилась.

— Вот как. Он что ж, мстил, выходит? А угра этого помню. Я его один раз под запор посадила, да потом выпустила. Не зря, выходит, сажала.

Матрёна, откланявшись, вскоре ушла. Альдона, облачившись в тёплый шушун на меху, вышла на гульбище. По-прежнему падал снег, было студёно. В саду Изяслава с Еленой лепили большую снежную бабу. Альдона строго окликнула дочь, велела идти в терем. В такую погоду недолго и застудиться, и так девочка часто болеет.

Вершник в татарском малахае резко осадил скакуна перед крыльцом, что-то отрывисто прокричал, до Альдоны донеслось: «Из Львова». Гонцы прибывали к Владимиру едва не каждый день, но сейчас почему-то на душе у ней стало тревожно. Круто повернувшись, молодая женщина поспешила па верхнее жило, в башню.

Вскоре к ней в покой явился князь Владимир.

— Сестрица! — откашлявшись, начал он. — Гонец скорый из Львова. Худая весть. Княгиня Констанция при смерти лежит. И просит, чтобы ты к ней приехала. Проститься хочет. По почему именно с тобой, не ведаю. Ты... ты можешь не езжать. Но лучше... — Он осёкся, отвёл в сторону взор, глубоко вздохнул. — Лучше, чтоб ты поехала. Я дам тебе пятьдесят человек охраны, ты не бойся ничего.

— Я всё поняла. — Альдона резко поднялась с резного кресла и вытянулась в струнку. — Я поеду. Дай в охрану не пятьдесят, а пять человек. Лев ничего мне не сделает. Я его не боюсь. Об одном прошу: пригляди за моей Еленой, княже.

Выехали следующим утром. Сперва Альдона ехала в возке, но дороги замело снегом, гридни то и дело выезжали вперёд расчищать путь, и в конце концов княгиня пересела в седло.

Молодая белая кобылка бежала быстрой рысью. Альдоне была отчего-то радостна эта скачка, она улыбалась, подставляя лицо летящим встречь пушистым снежным хлопьям.

57.

В башне-повалуше пахло плесенью. Внизу скрипела дверь, па стенах свечи в канделябрах бросали на высокую винтовую лестницу дрожащие язычки пламени. Альдона медлен но поднималась по скользким ступеням, держась левой рукой за поручень, вслед стражу-угру. В узкие решётчатые оконца, пробитые кое-где в бревенчатой стене, струился слабый свет пасмурного зимнего дня.

Страж ввёл вдовую княгиню в уставленную ларями большую палату и безмолвно скрылся за дверями. Вместо него явилась беззубая горбатая старуха с сучковатой палкой в деснице, прошамкала:

— Следуй за мной.

Она провела Альдону в соседний покой, озарённый семью толстыми свечами в бронзовом подсвечнике на крытом белой скатертью столике. На поставце мерцали лампады, из чаш на полу струился фимиам.

Альдона не сразу заметила посреди покоя широкую кровать, на которой лежала седая женщина в белой сорочке.

«Констанция», — поняла Альдона и невольно содрогнулась от ужаса, всмотревшись в изуродованное страшной болезнью лицо умирающей.

Старая горбунья отвесила Констанции поясной поклон и тотчас же поспешно покинула покой.

Альдона огляделась. Ей стало страшно стоять здесь, рядом со смертельно больной супругой Льва, она чувствовала, что её бросает то в жар, то в холод.

Констанция приподнялась на подушках, уставила на неё злобные, тускнеющие огоньки глаз, с усилием разжала обмётанные сыпью губы, глухо прохрипела:

— А, явилась-таки! Не бойся, подойди поближе.

Невестимо отчего, но страх вдруг покинул Альдону, она спокойной, уверенной поступью подошла к ложу больной.

— Скорбно видеть тебя в такой час, княгиня, — сказала она, потупив взор.

Констанцию будто кто ужалил, она взвизгнула и заворочалась под одеялом.

— Ты из себя скорбящую не строй! — прохрипела она, брызгая слюной. — Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она округлила исполненные ярости глаза, которые, казалось, готовы были вылезти из орбит.

— Хоть перед кончиной оставь свои глупые мысли! — гневно прервала её Альдона. поморщившись и передёрнув плечами от омерзения. — О Боге бы ты подумала, как доброй христианке подобает.

— Не смей меня учить! — заметалась Констанция по подушке. — Не для того звана! Ох, как же я тебя ненавижу! Уничтожила бы тебя!

— Не ведаю, в чём причина твоей ненависти, княгиня, — холодно отозвалась Альдона. — Если я перед тобой виновата, то прости. Я буду молиться за тебя, за твою душу.

— Ишь ты, добренькая какая! — Констанция презрительно скривила уста, обнажила ряд чёрных зубов. — Вопрошаешь, почто ненавижу? Вот я, я — великая княгиня! Но я страдаю, мучаюсь, умираю! Мой муж меня бросил, годами не приходит. А ты... Ты красивая, как цветок, ты — молодая, здоровая, хоть и вдова. Ну за что, за что мне такие муки, и за что тебе, такой ничтожной, такая красота?!

— Господи, какие мерзкие слова! — Альдона отшатнулась. — Ещё раз говорю тебе: помысли о Господе! И не завидуй мне. Вдовья доля нелёгкая.

— Но ты была там, на вершине, ты успела насладиться властью, а я — нет. Я была уже больна,