Tochka vozvrata - Hairuzov

– Я недавно прочитал стихи одного поэта, – тихо, точно про себя, сказал я. – Он утверждает, что храмов появится много. Но молиться в них будет нельзя.

– Человеку всегда было и есть о чем помолиться, – услышала меня Неонила Тихоновна. – Да, сейчас, к сожалению, время ворон, а не орлов.

– Время каркающих по любому поводу депутатов и других проходимцев, – влезла в рассказ Саяна. – Кричат, Байкал надо защищать, а сами голосуют, чтоб рядом по берегу нефтяную трубу пустить. Пятая часть мировых запасов воды находится в Байкале. Головки у наших олигархов от жадности совсем перегрелись.

– Не перебивай старших, – строго глянув на Саяну, сказала мать. – Депутатов осуждаешь, а сама, как ворона. Люди не понимают, что своими руками рубят сук, на котором сидят. На земле остался последний источник с чистой питьевой водой, это Байкал. Чингисхан волею вечно Синего неба провозгласил территорию нынешнего Прибайкалья первым в мире заповедником, зоной великого запрета. Там нельзя было ни охотиться, ни пасти скот, ни заниматься земледелием, так как, по мнению бурят, это причиняло боль земле. Они даже не срезали траву косой – животные сами должны были брать ее так, чтобы траве не было больно, и носили специальную обувь с загнутыми носками. Любые нарушения безжалостно наказывались.

– Мама, ты расскажи про четырехглазого лося, – вновь напомнила Саяна.

– Ты хуже сороки, – улыбнулась мать. – Потерпи, всему свое время.

– Все, молчу, молчу! – воскликнула Саяна. – И еще расскажи о Демином кладе.

– О Демином кладе мне рассказывали, – сказал я, вспомнив эту известную еще с детства историю.

После окончания школы, не имея денег для того, чтобы ехать и учиться, я решил попытать старательского счастья, поскольку хорошо знал весь процесс добычи золота и даже научился определять по месту, где оно могло быть. Собираясь на промысел, я взял себе в помощники Саню Корсакова. Узнав, зачем я собрался в тайгу, Жалма вызвалась составить нам компанию. Всем соседям мы сказали, что собрались на рыбалку, заготовили червей, демонстративно крутили во дворе удилищами, такая предосторожность, я знал, не помешает. Когда во дворе было еще темно, Жалма с Саней запрягли коней, и мы тронулись в путь, если бы кто проследил за нами, совсем не в сторону старых разработок. И лишь отъехав от села на приличное расстояние, мы сделали крюк и по таежным тропам, которые знал только Саня, двинули на заброшенные прииски. Много позже я понял, что такая предосторожность была не лишней, дело, на которое мы решились, не терпело посторонних глаз. Больше всего мы опасались Торбеевых. В их руках была вся власть и закон. Уж они-то бы нас за самовольное старательство по головке не погладили. Через несколько часов мы были на старых отвалах. Походив по выработкам, я решил попробовать у самого спуска к реке. Шансов было мало: это была территория отработанных приисков и представляла собой горы перемытой, перелопаченной породы. Жалма стала готовить обед, а мы с Саней взялись за ломы. К вечеру поняли, что работаем впустую. Утром, когда я решил возвращаться, Жалма сказала, что можно попробовать покопать на старых отвалах у ключа Ямангол. Они были в десяти километрах от того места, где мы остановились. Жалма привела нас на этот ключ, а сама вернулась домой. И в первый же день на Яманголе мы намыли шестнадцать граммов золота! Это была неслыханная удача. На второй день намыли двенадцать граммов, на третий – еще двадцать, а на четвертый – ни одного. Горы перемытой, перевороченной породы – и все впустую. Я хотел разделить добытое золото пополам, но Саня неожиданно отказался, сказав, что мне оно нужнее.

– От этого песка человеку одни проблемы, – глядя куда-то вовнутрь себя, обронил он. – И чего люди в нем находят? Им коня не напоить, не подковать. Говоришь, блестит? Вон, гольцы в ясный день тоже блестят. И снег блестит. Мой дедушка рассказывал, что когда-то в этих местах скрывался сбежавший из Александровского централа каторжник Демин. Года три он жил один. Он-то и отыскал золотую жилу. Наши помогали ему, привозили припасы. А потом Демин договорился с жившим в Тунке урядником и откупился от власти золотом. С ним, говорят, любил общаться и ходить на охоту ссыльный поляк. Он потом важным человеком у себя стал. Фамилия у него была Пилсудский. Возможно, Демин и рассказал ему о своей тайне, кто его знает? А во время революции по Иркуту и Китою на Тунку уходили белые. И там один из них, офицер по фамилии Новиков, сорвался ёкаргэнэ со скалы в расщелину, где протекал маленький ключ. Когда он пришел в себя и подполз к журчащей воде, то неожиданно на дне чаши, куда лилась вода, увидел камушки. Он достал один и поразился его тяжести. Поскреб ногтем – оказалось самородок. Так он на том месте намыл песка и камушков более двух пудов. Набил он кисет камнями и начал выбираться. Несколько суток пробирался по тайге. Но, переплавляясь через Иркут, утонул. Нашли его буряты вместе с золотом. После многие пытались отыскать Демин клад. Тонули в реках, но все равно лезли в тайгу. Но клад так и не отыскали. Возможно, это было как раз на этом месте, где мы роем. Кто его знает, ёкарганэ?

Не все сказанное Саней тогда дошло до меня. В тот момент я в мечтах мчался к новой, неизведанной жизни и не понимал, что много позже эти дни, проведенные в тайге, в горах, на Иркуте, и будут самыми счастливыми моментами моей жизни.

Через третьи руки мать сдала песок в золотоскупку. Вырученных денег хватало не только на дорогу, но осталось еще на житье. И с того дня моя жизнь дала крутой отворот, где уже почти не было места для тайги. Мне писали, что Жалма после училища стала работать у геологов, и добавляли: она гордится, что я поступил в летное. Однажды она даже прислала открытку, поздравив меня с Новым годом.

За чаем Неонила Тихоновна вновь вспомнила о Демином кладе.

– С этим кладом мне и здесь, в Москве, покою не дают, – сказала она. – У Георгия с прежних времен осталась геологическая карта. Сначала звонили какие-то люди, предлагали за нее деньги, потом Торбеев пристал: продай да продай. Ну, вылитый Тарбаган.

– Кто, кто? – не поняла Саяна.

– Да так звали его отца, – пояснила мать. – Теперь Болсан не Тарбаган, он известный человек. Его даже по телевизору показывают. К нему, говорят, сам Анатолий Чубайс отдыхать приезжал.

Я чуть не рассмеялся, недаром говорят: гора с горой не сходятся, а люди всегда. Отыскалась еще одна ниточка, которая напомнила мне о прошлом. И здесь, точно из табакерки, выскочил Болсан Торбеев.

– Я думаю, их интересует не только карта, но и дневник. Георгий заносил в него все, что видел, слышал от местных бурят. Там есть схемы и его предположения, где могут находиться золотосодержащие породы, – заметила Неонила Тихоновна. – Ну, а теперь слушайте легенду. Мне ее еще бабушка рассказывала. В Библии есть рассказ о сотворении мира. А вот его бурятский вариант. Там, тоже за несколько дней, Создатель сотворил на земле жизнь, свет и тьму, небо и воду, и земную твердь. И населил ее ползающими гадами, летающими птицами, плавающими рыбами и бегающими зверями. И увидел он, что это хорошо, и удалился после трудов праведных на отдых. Единственным существом, так никогда и не выразившим благодарность Творцу за подаренную жизнь, был человек. Ему было скучно.

– Земля ровная, море ровное – скучно мне, – ныл и скулил человек, не давая покоя своим земным собратьям.

И тогда первый мамонт сказал:

– Надо собрать всех плавающих, летающих, ползающих и бегающих по земле на совет и попросить Создателя сделать так, чтоб всем на земле было хорошо.

И все живое собралось на скале совета. Опоздал только один мудрый лось, который имел не два, а четыре глаза. Узнав, что все уже собрались, он поскакал на скалу. Когда он переходил реку, из воды вынырнул налим.

– Куда ты спешишь, лесной красавец? – спросил он.

– На скалу, где будет совет.

– Там уже все закончилось, – сказал налим. – Кто что хотел, тому все и раздали. Неподеленным остался ум. Никто не знал, что с ним делать. И тогда, чтоб больше человек не надоедал, решили отдать ум ему.

– Что же вы наделали! – заплакал лось. – Вы и сами не понимаете, что натворили. – И плакал лось до тех пор, пока не выплакал два своих верхних глаза.

– Так знайте, теперь не будет покоя от человека ни вам, плавающим в воде, ни птице, летящей в небе, ни нам, бегающим по тайге, – сказал он. Так и случилось.

Вечером Саяна повела меня в деревенскую церковь Пантелеймона Целителя. Оделась она в легкий открытый сарафан, белые летние босоножки и сразу же стала выглядеть нарядной и праздничной. «И зачем она тогда в Москве нарядилась в бронежилет», – думал я, поглядывая на ее загорелые плечи, на каштановые волосы, которые были прикрыты темным газовым платком.

– От старого монастыря кое-где остались стены да пара угловых башен. В тридцатые годы там были размещены мастерские, а во время войны в него попала бомба, – начала рассказывать Саяна, едва мы вышли за ворота. – Во время Отечественной войны 1812 года там была ставка Кутузова. Год назад, девятого августа, в день Святого Пантелеймона, началось возведение нового храма, а пока верующие ходят в небольшой деревянный пристрой.