Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Воронель

В результате я, наконец, смогла сосредоточиться на завершении Лининой книги. При помощи навыков научной работы я умудрилась почти точно восстановить хронологическую последовательность отдельных нестыковавшихся до тех пор эпизодов, так что разрозненные записки превратились в связное повествование. Оставалось только решить, что с этой книгой делать.

Ответ пришел с неожиданной стороны. В день моего рождения Марат с таинственным видом повез меня на свой завод, подвел к дверям какой-то комнаты и сказал: «Угадай, что там?» У меня хватило воображения только на два варианта – на пещеру Алладина и на тайную комнату Синей Бороды. Тогда Марат, больше не рассчитывая на мою догадливость, распахнул дверь и я увидела свою любимую установку, которую, казалось, потеряла навсегда. «После маминой смерти и твоего отъезда новый директор не знал, что с этой сложной конструкцией делать, и хотел было сдать ее в металлолом, но тут случайно подвернулся я и купил ее за гроши». Как, интересно, он мог случайно там подвернуться? Может, когда случайно узнавал про трудности Нюры? Но я на время отложила выяснение всех его случайностей – я была так счастлива, будто встретила безвозвратно потерянного старого друга.

Собственно, так оно и было – эту установку придумали и сконструировали мы с Линой, и нами была запланирована целая серия работ, которую возможно было выполнить только на ней. Полностью переменив жизнь по приезде в Цюрих, я тогда махнула рукой на наши грандиозные планы, повторяя про себя: «Нельзя требовать от жизни слишком многого».

“Это – памятник Лине”, - сказала я и заплакала от радости. “Только не воображай, что я позволю тебе занимать помещение и тратить энергию безвозмездно, - сурово сказал Марат, утирая мои слезы рукавом. – Наряду со своими исследованиями ты будешь выполнять мои заказы”. - “Эксплуататор!” – горько пожаловалась я, утирая его рукавом не только слезы, но и сопли. При этом я поцеловала руку, торчащую из рукава, рука щелкнула меня по носу, в отместку я поймала зубами обидевший меня палец и больно его прикусила. Палец рванулся наружу, но я его не выпустила, а сильно стиснула губами и втянула глубоко в рот, обхватив со всех сторон языком. “Ты сводишь меня с ума, - глухим голосом сказал Марат. – Скорей поехали домой”.

По дороге, глядя на зашкаленный спидометр, я осторожно предупредила: «Будет обидно разбиться именно сегодня». Марат сверкнул на меня серым глазом: «Ты сама виновата», и скорость не снизил. Наверно, я действительно была виновата, однако это не помешало нам славно отпраздновать мой день рождения вдвоем. А когда Сабинка вернулась с кружка тенниса в сопровождении Нюры, мы поставили на стол именинный торт и зажгли свечи. В честь праздника мы даже позволили Сабинке пригубить глоток вина, после чего она немедленно заснула.

“У меня есть для тебя еще один совершенно особый подарок,” - объявил Марат, сунув руку в верхний карман пиджака. “Надеюсь, не бриллиант?” – “Нет, нечто поинтересней”.

И он выложил на стол два билета в местный киноклуб, свято чтивший память бывшего почетного резидента Кюснахта доктора Карла Густава Юнга. «Сегодня там премьера нового голливудского фильма «Самый опасный метод» о роли Сабины Шпильрайн в распре между Зигмундом Фрейдом и Карлом Густавом Юнгом. Представляешь, какая драка возникла у кассы – все жители Кюснахта жаждут первыми увидеть этот фильм». – «Потрясающе! А как надо одеться в этот привилегированный клуб?» – «Для первого раза поэлегантней».

Я потащила Марата в свою гардеробную комнату – ей было далеко до ее тезки у бывшей Маратовой Марины, но кое-что привлекательное там висело: «Выбирай! Ты лучше меня в этом понимаешь». Марат выбрал короткое бежевое платье с квадратным декольте и к нему длинное золотисто-коричневое кружевное пальто. И, слава Богу, на этот раз мне наконец представился случай надеть светлые туфли-лодочки на высоких каблуках. Ходить на этих каблуках я была способна только благодаря ежедневным тренировкам в гимнастическом зале, который Марат первым делом обустроил в правом крыле первого этажа.

Восхищаясь собой, я покрутилась перед зеркалом - в этом наряде я выглядела потрясно, но чего-то не хватало. «Жаль, что я не подумал про бриллиант», - сокрушенно пожалел Марат. И тут я вспомнила про изумрудное ожерелье, давно похороненное и забытое в недрах серебристой сумки. Я достала с полки сумку и вытащила ожерелье из секретного кармана: «Оно и вправду мое?» Марат застегнул ожерелье у меня на шее: «Хорошо, что я купил его тогда, сейчас я бы уже не мог себе этого позволить».

С ожерельем мой костюм можно было посылать на любой показ мод. «Помчались, - приказал Марат. – Жалко будет, если мы приедем так поздно, что ты не успеешь покрасоваться перед членами клуба!» – «Ты хочешь сказать, что эта премьера не для всех желающих, а только для членов клуба?» – «Ты понимаешь, что сегодня - мировая премьера этого фильма в память о Юнге. Неужели на такую премьеру можно впустить всех прохожих?» - «Значит, мы с тобой – члены клуба?» – «Со вчерашнего дня – да».

И мы помчались. Наше появление в клубе вызвало нечто вроде дуновения ветра в поле овса: гул голосов затих и многие головы повернулись в нашу сторону. Возможно, это было потому, что все остальные друг друга знали, а мы были новенькие, но я льщу себя мыслью, что мы выглядели впечатляюще. Выпив в баре по бокалу кампари, мы прошли в зал сквозь строй любопытных взглядов.

Первые же кадры оглушили меня как пощечина – пощечина всему, над чем я работала эти шесть лет. Замечательная красавица Кира Найтли изображала отвратительную истеричку, в которой не было ничего от моей Сабины. Я как-то невольно присвоила Сабину – она, конечно, была Линина, но Лина умерла и оставила ее мне в наследство. Я так долго и мучительно обрабатывала рассказы Лины о Сабине, что свыклась с мыслью о своем соучастии в их особых отношениях.

Выпендриваясь перед Юнгом, Сабина на экране рассказывает, как отец избил ее в четыре года в какой-то темной кладовке. Мне хотелось вскочить и закричать: «Отец Сабины обожал ее и никогда пальцем не тронул. Он бил только ее маленьких братьев,- из сочувствия братьям и выросла ее истерия!» А на экране из этих выдуманных отцовских побоев в Сабине вырос какой-то монстр, в котором мазохизм переплетался с эротоманией. Линина Сабина была нежная, чуткая и человечная. Но авторы фильма не знали ни Сабину, ни Лину. Они и Юнга не знали, он у них ходит по экрану как заводная кукла, лишенная всяких эмоций. И хоть его отношения с Фрейдом изображены в фильме довольно точно, их спокойные беседы хорошо воспитанных джентльменов не дают никакого объяснения странной вспышке взаимной ненависти, разрушившей их многолетнюю взаимную любовь.

Из переписки Фрейда с Юнгом вырастает картина не просто взаимной любви, а какой-то ненормальной страсти. Что же привело к такому разрушительному взрыву, чуть не погубившему всю идею психоанализа? Но искажение отношений Фрейда с Юнгом не задело меня так, как пронзило мою душу искажение отношений Сабины с Юнгом. Когда дважды повторилась отвратительная сцена, в которой Сабина, привязанная за руки к спинке кровати, восторженно вопит под ударами ремня, прочно зажатого в руке Юнга, мне стало сильно не по себе.

Никак нельзя объяснить, зачем он это делает – хлещет ее ремнем, многократно и с оттяжкой: он сам, что ли, а не только она, получает от этого сексуальное удовольствие? Я внимательно прочла и детально изучила дневники Сабины и всю ее многолетнюю переписку с Юнгом – там не было и намека на это безобразие. Чуткий к моим настроениям Марат мягко прижал локтем мою руку: «Не вспыхивай, Лилька. Ведь в зале сидят зрители фильма, а не его создатели».

Внешняя сторона фильма тоже прогнала по моей спине полчища мурашек: в дневниках Сабина любит повторять, что в первые годы бегала по Цюриху, изображая из себя девчонку-простушку, растрепанную и небрежно одетую. Она специально описывает, как Юнга поразило ее внезапное преображение в роскошную элегантную даму, когда она решила изменить свой образ. А на экране она чуть ли не с больничной койки вскакивает в замысловатой изысканной шляпе, совершенно чуждой ее внутреннему миру. И на протяжении всего фильма то и дело меняет эти шляпы, словно светская дама без особых занятий, а не полноправный член научных семинаров Фрейда.

Но больше всего меня потрясла заключительная фраза, написанная белым по черному полю экрана: «Сабина Шпильрайн вернулась в Россию, где воспитала поколение выдающихся психоаналитиков. Потом уехала в свой родной Ростов, и вместе с двумя дочерьми была как еврейка расстреляна нацистами в местной синагоге». Оказывается – расстреливали в синагоге! Откуда в Ростове взялась синагога на 23 тысячи человек? И никто даже не подумал, куда нацисты могли потом девать такое количество трупов!

Неужели создатели фильма о Сабине ничего о ней не потрудились узнать? Об ее изгнании из советской психиатрии, об ее изгнании из Москвы, о насильственном закрытии ее клиники в Ростове, о трех ее невинно расстрелянных братьях, о самоубийстве ее мужа – у меня не было сил продолжать этот ужасный список. Неужели их интересовала только подгнившая псевдо-клубничка ее садо-мазохистских отношений с Юнгом?