След грифона - Сергей Максимов

– Нянюшка, – грустно и нежно улыбаясь, обратился он к Параскеве Федоровне. – Что же ты даже чаю гостю не предлагаешь? Намотался твой Сергей Георгиевич по городам и весям, – сглотнув комок в горле, продолжал он, – иному и за целую жизнь столько не наколесить.

– Да и впрямь, Сергей Георгиевич, – спохватилась няня, – совсем я что-то очумела. Сейчас, сейчас, миленький. Покормлю тебя. Потерпи.

Няня трогательно и смешно, суетливо, точно молодая девушка, заспешила на кухню. Взгляд Суровцева упал на телефонный аппарат. Телефонная связь появилась в доме уже без него. После секундного раздумья он подошел к телефону и снял трубку.

– Слушаю вас. Пятнадцатая, – сказал приятный девичий голос.

«Надо полагать, в городе теперь сотни абонентов телефонной связи», – привычно проанализировал Суровцев один лишь тот факт, что на телефонной станции работает не менее пятнадцати телефонисток.

– Здравствуйте, барышня. Соедините с квартирой генерала Николая Михайловича Пепеляева.

– Минуту. Соединяю, – ответила барышня.

Сергей звонил на квартиру к отцу своего друга, но трубку, к его удивлению и радости, снял сам Анатоль.

– Алё, – на французский манер сказал Анатоль. – У аппарата, – добавил он, скорее уже по-военному.

В другое время Суровцев не преминул бы разыграть друга, но душевное состояние совсем не располагало к шуткам.

– Суровцев на проводе. Я в Томске.

– Во! Ни черта себе! – раздалось в телефонной трубке. – Сережка, здравствуй, родной! Ты у своих? Сейчас беру извозчика и еду к тебе.

– Здравствуй, Анатолий. Не спеши. Мне себя в порядок привести надо.

– В задницу порядок! Сейчас же еду! – почти прокричал Анатоль и, вероятно с силой, бросил трубку.

– Разъединяю, – как-то обиженно произнесла телефонистка.

Душевное состояние Суровцева в этот приезд было критическим. Все валилось из рук. От Пепеляева он узнал подробности об Асе и ее избраннике.

– Сволочь чекистская! Откуда только они такие взялись, не понимаю, – говорил ему Пепеляев. – Ты-то что собираешься делать?

– Мне нужно в Омск.

– На черта тебе в Омск?

– У меня поручение от главнокомандующего ВСЮР. А я оттуда еле ноги унес. Придется возвращаться теперь.

– Что это за ВСЮР?

– Вооруженные силы юга России. Привыкай к новым названиям. Вы когда выступать думаете против Советов?

– Я хоть сейчас готов, – не раздумывая ответил Анатолий. – Беда, Сережа, в том, что в наших рядах нет единодушия. Ты, значит, тоже считаешь, что пора?

– Я считаю, что давно пора! Должен заметить, что вы в Сибири пока не представляете, что это такое – диктатура пролетариата. Это в конечном итоге физическое уничтожение всех непролетариев. И в первую очередь – офицеров. Солдатские самосуды на фронте – это сущие пустяки по сравнению с тем, что творится в европейской России и обеих столицах. Офицеров расстреливают уже без суда и следствия. В Омск я заезжал, но, как уже говорил, еле ноги оттуда унес.

– Что так?

– Красные разоружали наш эшелон. Мы с моим фронтовым товарищем не дались им в руки. Пришлось отстреливаться и от погони уходить. Выручило то, что автомобиль на фронте научился водить. Потом как-нибудь расскажу. Мой товарищ сейчас в госпитале у нашего общего знакомого Иванова. Навестишь его. Он заболел в пути. Испанка. Ему надо было ехать дальше на восток, но в таком состоянии не доехал бы. Иванов сказал, что лучше его оставить в госпитале. Что еще? Мне нужно встретиться с Потаниным. Думаю это сделать через Александра Васильевича Адрианова. Хотелось бы встретиться и с членами твоей организации. Кстати, чем тут занимался генерал Флуг? Корнилов крайне им недоволен.

– Честно говоря, я рад, что именно ты приехал в этот раз от Корнилова. Болтовней занимался Василий Егорович Флуг.

– Бери все в свои руки и поднимай офицеров! И не смотри ты на меня как солдат на вошь. Ничего сверхъестественного я тебе не сказал.

– Ты изменился очень. Глядя на тебя, я вдруг не только понял, но и осознал, что я младше тебя по званию.

– Да прекрати ты. Обгонишь, еще и не раз, – без тени сомнения произнес Суровцев. – А когда станешь генералом, я к тебе в начальники штаба попрошусь. Возьмешь?

Пепеляев порывисто обнял друга.

– Да отпусти ты! Я весь вшивый до крайности. Силищи в тебе сколько!

– Да если вместе воевать будем, мы хоть черта разобьем! – оторвав друга от пола, заявил Пепеляев.

Ровно через восемь месяцев корпус генерала Пепеляева, выстроившись на линии Екатеринбург – Лысьва – Калино, поведет наступление на Пермь. Захватив станцию Калино, корпус расколет пополам части 3-й Красной армии и обратит ее в бегство, а затем вместе с войсками генерала Войцеховского войдет в Пермь. С чертями они неплохо справлялись. Но там же, под Пермью, и позже под Вяткой судьба их сведет уже с почти настоящими дьяволами – Сталиным и Дзержинским.

Встреча с Асей состоялась через день после приезда Суровцева, которому удалось сохранить в тайне свое пребывание в городе. Спустя годы он сам поражался тому, что у него хватило ума, находясь в те дни в Томске, остаться незамеченным. Тетушкам также строго-настрого было наказано скрывать его приезд. Мало того, он, точно предчувствуя грядущие потрясения, изменил внешность. Солдатская борода превратилась в интеллигентскую бородку клинышком. Во внутреннем кармане элегантной тройки лежал паспорт на имя поляка, коммерсанта Вацлава Годовского, и сфабрикованный собственноручно мандат Омского совдепа за подписью его председателя. В другом кармане был «наган», с которым он не расставался в течение уже нескольких лет.

Представившись хозяевам, у которых квартировала молодая пара, двоюродным братом Аси, он без труда нашел с ними общий язык. Посетовал, что его «кузина» совсем забыла родителей и не появляется дома.

– Вот уже несколько дней в Томске, а увидеться не могу. Решил сам навестить перед отъездом, – не моргнув глазом, солгал он.

Его провели в комнату квартирантов. Гостеприимно напоили чаем. Уважительное отношение к семье Кураевых проекцией легло и на него. Все же «родственник» самого Тимофея Прокопьевича – золотопромышленника и коннозаводчика.

Изучая обстановку комнаты, Сергей не раз и не два останавливал взгляд на большой двуспальной кровати. Из-за этой кровати, в которую постоянно упирался его взгляд, ожидание становилось мучительным. Но уехать, даже не взглянув на свою, теперь уже бывшую, невесту, он не мог. Прождав около часа, он собрался было уходить, когда услышал звонок дверного колокольчика. Затем до него донеслись приглушенные голоса на первом этаже. Услышав легкие, но нарочито неторопливые шаги женских ног по ступеням лестницы, он скорее почувствовал, чем понял, что это Ася. И так же, как в день приезда, сердце его, точно мощный насос, рывками погнало кровь по всему телу. Он даже ослабил одной рукой узел галстука, который стал, подобно удавке, душить его.

– Я сразу поняла, что это ты, – не поздоровавшись, с порога сказала Ася.

– Здравствуй. Да, это я, как видишь.

– Рада видеть тебя живым и здоровым.

Несмотря ни на что, он не мог не любоваться ею. Казалось, она стала еще более красивой. Собственно, так оно и было. Он знал ее совсем девочкой, затем барышней-подростком, потом привлекательной девушкой. И вот перед ним была молодая и очень красивая женщина. До безумия знакомая, до сумасшествия желанная и непоправимо теперь чужая.

– Пожалуй, что можно и уходить. Я по-прежнему люблю тебя. Этот недуг мне только и остается, что доверить времени и Богу, – сказал Суровцев, и теперь уже бледность стала заполнять его лицо. «Странная схожесть с боем. Сначала волнение, а затем кажущаяся замедленность происходящего и холодное спокойствие», – подумал он, все более бледнея.

– Подожди, – порывисто вырвалось из уст Аси.

Она тоже видела перед собой другого, прежде незнакомого ей мужчину. За год разлуки с ней он стал другим. И этот другой, теперь мало ей знакомый Сережа нынешний, нравился больше, чем тот, с которым она рассталась год назад. Он стал по-мужски красив. А ничем не заменимое и достаточно редкое человеческое качество, называемое благородством, буквально исходило от него. Она вдруг явственно поняла, что такого мужчины, у нее никогда в жизни больше не будет. Она не желала с этим мириться и потому не хотела так резко и безвозвратно расставаться.

– Подожди, – повторила она. – Ты даже представить не можешь, что ты для меня значил и значишь!

– Это уже не столь и важно, – ответил он.

– Твои стихи у меня постоянно переписывали все знакомые барышни, – совсем невпопад сказала Ася.

Суровцев грустно улыбнулся в ответ:

– Послушай и такие стихи. Это верлибр. Слушаешь?

– Да.

– Каждый мужчина должен уметь сказать себе без истерики и надрыва. Просто, как поставить диагноз: «Эта женщина меня больше не любит!»