Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

– Поезжайте скорее вперед, – обратился Скобелев к ординарцу, поручику Маркову, – и скажите Ласковскому, чтобы занимал немедленно Марковы столбы!

Через несколько времени мы услышали орудийные выстрелы… Оказалось, что турки заметили, наконец, наше движение и открыли огонь. К счастью, впрочем, он не причинил нам никакого вреда, и войска наши продолжали наступление. Вдали, в турецком лагере заметен был переполох, и неприятельские колонны стали спускаться с гор в долину. При первых выстрелах Скобелев летел уже вперед, с трудом обгоняя двигающиеся войска.

Позиции неприятеля, его батареи, редуты и траншеи, а также наши укрепления на Шипкинском перевале, на этих огромных горных массах, были видны довольно ясно зловещими черными и серыми линиями… По склону горы виднелись турецкий лагерь и землянки.

– Поезжайте скорее назад, – обратился Скобелев к сотнику Хоранову, – и приведите горную батарею. Хоть два орудия притащите: нужно открыть огонь по неприятельскому лагерю…

Хоранов повернул назад. Между тем наступал вечер, стало заметно темнеть. Войска прошли, проползли, прокарабкались около десяти верст по страшным кручам, по колено в снегу и буквально выбились из сил. Скобелев, видя это утомление солдат, решил остановить отряд на ночлег. Осмотрев ближайшую местность, он отыскал довольно глубокую долину, которая скрывалась от неприятельских взоров густым лесом. Вот здесь-то он и решил расположить отряд бивуаком. Начальник штаба Куропаткин обозначил место для каждой части войск, и вскоре эта мертвая долина, где, кроме диких зверей, едва ли бывало прежде живое существо, осветилась яркими кострами. Мы, штабные, разбрелись по разным углам бивуака, отыскивая себе местечко поуютнее, и разбились на группы, человека по три-четыре каждая.

В одной из таких групп был я, художник Верещагин (Василий Васильевич) и корреспондент «Нового Времени» Немирович-Данченко (Василий Иванович). Расчистив до земли глубокий снег на пространстве квадратной сажени и образовав таким образом снеговую яму, мы разложили на дне этой берлоги небольшой костер и разместились возле него на ночлег под открытым небом. Конец декабря и мороз давали себя чувствовать. Ноги сильно коченели, озноб прохватывал насквозь. Из теплой одежды, кроме обыкновенного офицерского пальто и бурки, у меня ровно ничего не было, по свойственной мне беспечности. Сотоварищи мои по ночлегу чувствовали себя, кажется, тоже не особенно хорошо и тепло, потому что были угрюмы, не разговорчивы, как обыкновенно, усиленно подбрасывали только в костер сырое дерево и совали свои ноги чуть не в самый огонь. Конечно, после пружинных матрасов, после роскошного номера где-нибудь в бельэтаже, очутиться в такой обстановке не особенно приятно!

Несмотря на такую неблагоприятную обстановку, я уснул скоро крепким сном, укутавшись в свою бурку. Сожители же мои, как оказалось потом, не будучи в состоянии уснуть от холода, продолжали усердно подбрасывать дрова в костер, и постепенно тем увеличивали его размеры. Во время сна я раскрылся, и бурка моя очутилась у самого костра. Не отличая ее в темноте от земли, господа волонтеры стали разводить огонь и на ней… На заре я проснулся от сильного холода и ветра и быстро вскочил на ноги. Сожители мои по берлоге, против моего ожидания, спали в самых неживописных позах… Усталость, видно, взяла-таки свое! Дрожа от холода, я, накинув на себя бурку, направился к ближайшей яме, которую занимали товарищи мои, тоже ординарцы – Лисовский, Хоранов и Абадзиев. Они все бодрствовали и о чем-то беседовали.

– Господа, посмотрите на него! – услышал я веселый голос Лисовского и вслед за этим всеобщий смех.

– Хорош, молодчина! – продолжали раздаваться из ямы веселые замечания.

Я оглянулся на себя и тогда только заметил, что бурка моя – единственная защита от всех невзгод – совершенно обгорела позади до самой спины… Пришлось ее выбросить в самое нужное время, когда другой не достанешь ни за какие деньги.

– Черт знает что такое! – сказал я, рассматривая с соболезнованием свою бурку. – Это все господа писатель и художник наделали… Пойду ругаться с ними! Я вернулся обратно и без церемонии разбудил спавших сотоварищей.

– Что такое, в чем дело? – испугались они спросонку.

– Господа! Это свинство, черт знает что такое! – обратился я к ним. – Вы мне спалили бурку: подбрасывали слишком усердно дрова, и вот результаты – полюбуйтесь!

Те сначала было удивились, а потом давай извиняться и хохотать.

– Ну, ничего, я вам за это нарисую картину, даю слово! – пообещался Василий Васильевич.

– А я вам куплю прекрасную бурку непременно! – сказал Василий Иванович.

Но ни тот ни другой по сие время не исполнили своих обещаний. Впрочем, «никогда не поздно исправиться», и я с удовольствием готов рассчитаться с ними хоть сейчас!

Снежные вершины гор стали между тем освещаться лучами восходящего солнца, и мало-помалу бивуак наш зашевелился. Черные пятна в глубоком снегу обозначали места костров, над которыми еще в некоторых местах поднимался дым: солдатики возились со своим скудным имуществом, некоторые тщательно осматривали оружие, другие подпрыгивали на месте, стараясь согреться от утреннего мороза и ветра. Утром вернулся поручик Марков и сообщил, что перевал занят нашими войсками, которые рассчитывают удержаться на нем против неприятеля. Скобелев и Куропаткин сильно повеселели при этом известии.

Дано было приказание двигаться отряду дальше. Снова потянулись войска узкой, длинной и винтообразной лентой. Снова стали карабкаться по почти отвесным скалам, скатываться вниз, а иногда и лететь в глубокие обрывы. Движение сделалось еще более затруднительным, снег становился все глубже и глубже, природа все суровее, негостеприимнее, число несчастных случаев – падения в пропасти людей и лошадей – все увеличивалось. Скобелев поехал вперед на Марковы столбы (так называлась позиция на главном перевале). Достигнув этого пункта, мы невольно остановились.

Чудная картина открывалась вниз, на юг, в долину реки Тунджи. Несколько десятков деревень виднелось вдали, разбросанных там и сям в живописной Долине Роз. А прямо под ногами, на громадном протяжении, тянулся скат – местами совершенно обрывистый, местами страшно крутой. Тут сходить уже было немыслимо – нужно было просто катиться на седалище, упираясь ружьем, цепляясь за кусты и рискуя ежеминутно оборваться и сломать себе шею в глубокой бездне… Положение всадников, которые тащили своих лошадей в поводу, было еще хуже: нужно было беречь и себя, и своих боевых товарищей.

Осмотрев местность, Скобелев приказал полковнику Ласковскому двинуться немедленно с занимаемых позиций и решительно дебушировать в долину Тунджи против расположившегося там противника. Один батальон Казанского полка (полковника Завадского[221]) храбро повел наступление, но, встреченный убийственным огнем значительно сильнейшего противника, батальон остановился и залег на неудобной позиции. Атакованные же, в свою очередь, со всех сторон массами турок, бойцы наши принуждены были отойти назад, оставив на месте несколько человек убитыми[222].