Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Хуже стало, когда кончилась соль. Грибы с солью хороши, ели их с удовольствием, но без соли есть было невозможно. Мишку не смущало и это, он с аппетитом уплетал и несоленые.

Андреев увидел у партизана «Обломова» без корочек, без начала и конца. Партизан не хотел отдавать: мол, не останется на закрутку ни клока бумаги. Предлагал по-братски поделить книгу пополам: одну половину себе, а другую Григорию. Не верил, что Андрееву она нужна не для курева. Думал, гвардеец хочет провести его вокруг пальца — вишь, хитрый нашелся, бывалого партизана норовит обмануть! Спор решил ломоть сухаря и кусок сала. Чтоб не пререкаться с прижимистым партизаном, Григорий отдал ему дневную пайку.

Теперь в свободное время Андреев читал то, что осталось от «Обломова». Совершенно неожиданно нашелся постоянный и заинтересованный слушатель — усач Алексей Васильевич Рягузов. За свою охотничью бродяжью жизнь Алексей Васильевич едва ли одолел хоть одну серьезную книгу — и некогда было, и недосуг, и грамотешки маловато. Но дремала в нем чуткая отзывчивая душа, Рягузов проявил большой интерес к судьбе Обломова.

— Послухаем, что пишут умные люди в умных книжках, — сказал он Григорию. Незаметно к чтецу присоединились другие, охочие до умного слова партизаны, и Григорию пришлось для читки назначить специальное время, чтоб не мешать распорядку, установленному в лагере.

Качанова, как магнит, тянула штабная палатка. Находил любой предлог, чтоб там побывать. Дело облегчили утренние моционы за сводкой. Если же предлога не находилось, то шел просто так, без всякого предлога — благо сержант на это смотрел сквозь пальцы, а Васенев посвящал Ваню Маркова и его друзей в подрывную науку, и Мишка с Ишакиным находились полностью на попечении сержанта.

Сегодня лейтенант Васенев, побывав у комбрига, сообщил подрывникам, что вечером пойдут на новое задание — мелкими группами в разные стороны.

Перед уходом на задание Качанов решил наведать штабную палатку. Выбрал такое время, когда комбриг, как полагал Мишка, куда-то отлучился. А командир никуда не отлучился, а скрылся в палатке — готовил документы в штаб. Гвардейцы заметили, что Давыдов любил уединяться в палатке надолго — видимо, канцелярия тоже отнимала время.

Возле палатки осталась Анюта да кружился связной Лешка.

Метрах в ста от штаба сохранилась глубокая ямка с весенней водой, и Анюта выстирала в ней Лешкину гимнастерку, нательную рубашку, комбриговы подворотнички. Растянула от сосны до сосны антенну и развешивала на ней белье. В этот момент и появился Мишка Качанов. Он ловко разогнал под гимнастеркой складочки, начисто обтер сапоги травой и до того старательно, что носки позеленели. Мишка за последние дни похудел, сытость с лица, словно корова слизнула. От этого чернобровое лицо стало мужественнее и красивее.

— Здравия желаю, товарищ радист! — изящно и лихо козырнул Качанов. — Шел мимо и дай, думаю, зайду, визит вежливости, так сказать.

Анюта насмешливо повела на него глазами и ответила, прилаживая на проволоку носовой платок, подрубленный по краям синими нитками.

— Между прочим, я старшина.

— О! — воскликнул Мишка, поправляя пилотку, чтобы она пофасонистее сидела на голове. — Приятно изумлен! Но, между прочим, старшина — самое вредное звание.

— А я не знала, — улыбнулась Анюта.

— Упущение. Это знают все — от солдата до маршала.

— Ой ли?

— Ну, солдат в подчинении, старшина над ним начальник, а маршал, понимаете ли, тоже в свое время был солдатом. Все маршалы были солдатами.

— Верно.

— Все мечтают быть маршалами, один я нет, ни к чему мне это. Но раз уж я про старшину — проверено опытом. Был у меня закадычный друг, водой не разольешь, огнем не разлучишь. И что же? Бах! — присвоили ему звание старшины. А вот до них, — Мишка похлопал себя по погону, — старшина носил четыре треугольника на каждой петлице, пилу, одним словом. Нацепил мой друг пилу и другим сделался. Откуда что взялось: и пилит, и пилит, денно и нощно пилит. Я ему говорю — не надоело тебе пилить? А он хоть бы что, да еще за меня взялся, за своего друга.

— Видно, у вашего друга скверный характер оказался, — Анюта разговор поддерживала охотно. Гвардеец — парень веселый и симпатичный, за словом в карман лазить не любит. Она поглядывала на него с затаенной улыбкой, исподлобья, изучающе. А Мишку это распаляло.

— Ничего подобного! — горячо отозвался он. — У Сашки золотой характер, я-то его знаю! Но слушайте. Через энное количество времени — бах! Сашке лейтенанта дали, парень-то он, прямо скажу, башковитый. Заметьте, лейтенанта!

— Замечаю.

— И понимаете, снова вернулся в человеки, снова стал Сашкой с золотым характером. Во! Что ни говорите, а старшина — звание вредное.

Анюта встряхнула Лешкину гимнастерку и повесила на проволоку. Насмешливо повела глазами:

— Не хотите ли вы сказать... Я ведь тоже старшина.

— Сознаюсь, вы — приятное исключение из массового явления, я сразу хотел это сказать.

— Умеете подольстить.

— А как же! — удивился Мишка. — Иначе нельзя. Но я вот о чем думаю.

— О чем же?

— Земляки мы с вами или нет?

— Что же?

— Земляки!

Анюта рассмеялась. Кончила развешивать белье и поправила волосы у висков.

— Ей-богу! — заверил Мишка. — Истинно! Смотрите — я из Вологодской области. Слышали про такую?

— Предположим.

— В области нашей есть Белое озеро, из него можно попасть в Волгу и — здравствуй, Куйбышев! Выходит, оба живем на одной реке, значит, волжане. А?

— Далекая родня, — улыбнулась Анюта.

— Неважно, главное, что родня!

С просеки, которая врезалась в лес севернее лагеря донесся непонятный гул. Мишка прислушался, на всякие случай потрогал за спиной автомат — здесь ли? Кто знает, что это еще за шум. Серьезно-сосредоточенным сделалось лицо Анюты, она тоже устремила взгляд на просеку.

— Прошу извинить! — сказал Мишка Анюте. — Имею желание собственными глазами...

Качанов, миновав ореховый непролазный кустарник, очутился на обширной поляне и увидел поразительное зрелище. На ней грудилось человек двадцать полицаев, с оружием — автоматами, винтовками, но почему-то все без головных уборов — повыкидывали их, что ли, когда спешили сдаваться? Их окружили партизаны, Мишка подошел поближе и спросил первого подвернувшегося партизана:

— Откуда такие?

— Не видишь?.. Хендехохнуть явились!

Качанов заметил кряжистую медвежковатую фигуру политрука Климова. Тот стоял, держась обеими руками за ремень портупеи и упрямо наклонив голову, слушал, что ему говорит высокий тощий командир третьей роты, которая тогда атаковала мост.

Мишка протолкался поближе к полицейским. Молодые, зеленые юнцы, но есть и бывалые. Один с горбатым носом глядит на партизан исподлобья. Лицо в твердых, словно высеченных, морщинах. Сильный, матерый, видать, волк. Нашим плохо было, фашисты жали вовсю — в полицию подался, выслужиться хотел. Сейчас фашисту туго, вон его как из Орла до Белгорода турнули, только клочья полетели, — поспешил к партизанам переметнуться. Прочитал листовку с приказом Главнокомандующего о том, что добровольно пришедших в плен пальцем не трогать, — вот и пришел. Может, совесть заговорила, а может, хитрый принцип привел — выжить.

Климов спросил перебежчиков:

— Кто старший?

Из толпы отделился маленький, но тоже кряжистый, как и политрук, полицай, с энергичным и непроницаемым лицом, на котором от уха до подбородка лиловел шрам. Перекинув автомат с одного плеча на другое, представился:

— Старшина Мошков!

— Пойдешь со мной, Мошков, — приказал Климов. — Людям скажи, чтоб располагались, — он показал в глубь леса. — Чтоб никто на открытом месте не торчал.

Неторопливой походкой Климов направился к командирской палатке. За ним ходко тронулся старшина Мошков. Странно было видеть рядом политрука, у которого на рукаве пламенела алая звездочка, и этого полицая в ненавистной форме.

Командир роты остался с перебежчиками, увел их в лес. Мишка приметил возле командира многих партизан. Не зря остались там, должна же быть охрана. От бывших полицаев всякое можно ожидать. Кто определит, с открытой душой явились они в лагерь или с черным замыслом?

Недалеко от командирской палатки, когда Мишка форсированным маршем, сделав крюк, обогнал политрука и очутился опять возле Анюты, которая на маленьком костерке кипятила воду, случилось непредвиденное.

От просеки пробежал партизан, одетый в красноармейскую форму, без погон, с глубоко ввалившимися черными глазами и, преградив путь Мошкову, схватил его за грудки. Тяжело дыша от бега, вздохнул:

— Ты?

Мошков отпрянул назад, пытаясь вырваться. Но партизан был выше ростом и в плечах шире. Мошкова держал железно, тот дергался без успеха. Обернулся политрук Климов, крупные желваки выступили на скулах. Не повышая голоса, чуть с хрипотцой, приказал: