Пути Деоруса - Пётр Машьянов

не вывозят, и это большая потеря для Деоруса, — пояснил Откликнувшийся, подливая себе еще. — Но богам угодно, чтобы многое на этом острове было неповторимо. Это и правда эль, приправленный местной травой, что растет к северу от горы, на стороне, открытой Шторму. Но эль не молодой.

— Почему тогда он такой… игристый? — Ганнон сумел-таки подобрать слово, глядя на пузырьки в стеклянном бокале.

— Этот секрет аторцы не раскрывают чужим, даже мне, — улыбнулся Хилоб. — Сколько бы я ни жил здесь. — Он замер, глядя на свой напиток, будто совсем позабыл о госте.

— Первый раз вижу, чтобы эль подавали в стекле. — Судья нарушил неловкую тишину. — Мой наставник считал это обязательным только для вина.

— Наставник? Судья или почтенный по ту сторону гор?

— Служитель Вортана, я никогда не был в землях неардо, — решил уточнить Ганнон.

— О, интересно! — В глазах Откликнувшегося и вправду возникло искреннее любопытство. — Вы сведущи в священных текстах? Так вы пришли к весам Гирвара?

— Не настолько сведущ, как хотелось бы, — ответил юноша. Высокопарная речь легионера выводила его из равновесия. — Но старый жрец знал толк в напитках, и эль он считал отражением Гирвара, — с улыбкой произнес Ганнон, решив разрядить обстановку.

— Это почему же? — настороженно спросил Хилоб: судя по нервно дрогнувшим уголкам его губ, юмор гостя остался им непонят. А ведь сам Ганнон предостерегал Боннара от таких вот шуточек.

— Кхм, зерно, конечно, — судья смутился под взглядом бесстрастных, будто бы рыбьих глаз собеседника, — имеет к нему прямое отношение. Цвет пены походит на кость, — продолжил Ганнон, вздохнув: он уже жалел, что упомянул об этом. — И это единственный напиток, двухцветный от природы.

— А ведь и верно! — вдруг радостно воскликнул легионер, откинувшись на спинку кресла и разглядывая бокал. — И те самые цвета, и единственный двойственный бог! И в таком простом предмете! — В глазах Хилоба снова загорелся искренний интерес. — Слуги Вортана мудрее многих, и тем это великолепнее, что мудрость они черпают в простых вещах. Высокомерие, которое порождает этот остров… Благодарю вас за урок!

— Откуда же тут взяться высокомерию? — осторожно спросил Ганнон, которого начинал пугать не в меру просвещенный Откликнувшийся. — Это же не Арватос.

— Город богов, да, — подхватил командующий и принялся объяснять уже немного спокойнее: — Но этот остров примечателен тем, что стоит на границе изведанного мира. Вернее сказать – стоял, до Дара. Теперь же он хранит равновесие, располагаясь между старым миром и новым, — он указал на стойку весов, символ Гирвара, — своего рода опора.

— Не вы один так думаете, — тихо отметил Ганнон, вспомнив слова Избранника.

— Ваше прибытие именно в сумерки тоже о многом говорит, — воодушевленно продолжил Откликнувшийся, похоже, не услышав реплики Ганнона. — Нахождение здесь, особенно столь долгое, дает возможность взглянуть на мир по-новому. Я все ждал, бродил в сумерках и ждал чего-то, было тревожное чувство. Может быть, ваше появление что-то значит, а может, нет. Вы не первый такой гость здесь, признаться, в последнее время я ожидал от каждого прибывшего чего-то судьбоносного.

— Мои цели вполне земные, уверяю вас, — ровным голосом ответил юноша, поерзав на сидении. Он отхлебнул еще странного эля: тот нравился ему все больше, несмотря на горечь. Судья потянулся к бочонку одновременно с Хилобом, тот громко выдохнул и быстро убрал руки. Мгновение спустя легионер заставил себя улыбнуться и жестом пригласил Ганнона первым взять напиток. Юноша сделал вид, что заметил не его странную реакцию, а лишь искреннее гостеприимство. Налив себе еще, он продолжил: — Всего лишь проверяю монетный двор по воле Избранника. Ну и декрет о Покорности, само собой.

— Двор чеканки податного знака, — машинально проговорил Откликнувшийся, продолжая задумчиво смотреть на весы. — От души советую не называть там курумовый знак монетой. Это могут счесть оскорблением.

— Мне стоит бояться чеканщиков? — усмехнулся Ганнон.

— Там не очень любят, когда нарушают их уклад. — Командующий загадочно улыбнулся. — Что же касается аторцев и их покорности… — Он открыл шкатулку, достав мягкий желтоватый лист. — Без этого тут не пройдешь.

— Это такой пергамент? — удивился Ганнон, держа в руках легкий, гибкий лист, на котором было разрешение на свободное перемещение по всем владениям на островах.

— Все так ошибаются, — ответил Откликнувшийся, прикрыв глаза. — Это можно назвать и пергаментом, но для этого у них есть и отдельное слово. Называется «бумага».

***

Обещанные покои, в которые поселили судью и его свиту, представляли собой целый этаж одной из высоких башен. На нем было четыре комнаты: просторно, но оттого холодно, похоже, здесь давно никто не жил. По пути Ганнон проходил мимо казарм Откликнувшихся, где все было иначе: людно, душно и весело. На странно одетого гостя там смотрели с дружелюбным любопытством.

Иссур и Роннак сидели в комнате Ганнона у разожженного очага, рядом высилась целая гора дров. Подземник был мрачен и кутался в плащ, словно стремился отгородиться от ненавистного острова. Морской легионер тоже сидел молча, но по лицу его блуждала мечтательная улыбка. Запах от огня шел такой же, как и от ламп в покоях командующего. Хотя нет, не от очага: здесь Ганнон тоже увидел слегка чадящие металлические лампы.

— Свечи варвары не зажигают, — проследив за его взглядом, пробурчал подземник. — И нам не дали! Сказали, только лично в руки судье, хах! Понабрали слуг из местных.

— Здесь свечи – роскошь. Далеко везти, — пояснил Иссур, взял лампу и внимательно рассмотрел: небольшой огонек давал маленькое, но яркое оранжевое пламя. От него шла тонкая, еле различимая струйка черного дыма, пахнувшего смолой.

— У вас тоже есть, как их? Бумаги? — спросил Ганнон, указав на два листа, придавленных к столу мечом в ножнах.

— Да тут никуда не пройдешь, пока их не получишь, — пожал плечами Иссур. — Если плывешь дальше, в Колонии, то бумаги не нужны, а мы будем на Аторе, поэтому вот…

— Правильно, что все пишут. За этими нужен догляд, чтобы ничего лишнего не наделали, — сердито буркнул Роннак.

— Мне сказали, что ее получают из дерева, — произнес Ганнон, глядя на Иссура, — с помрачневшим Роннаком судье говорить не хотелось. Казалось, что невозможно быть еще более ворчливым, чем подземник был на