Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

он. — Терпимыми ко всем. Любить всех, прощать, заботиться и поддерживать всех… И если самый беднейший, самый грешный христианин захочет мирно и спокойно жить под властью вашей, — я говорю, если кто-нибудь захочет вести жизнь благочестивую и мирную — пусть ему будет оказано покровительство.

Уинстэнли мог, казалось бы, ликовать: Кромвель как будто собирался сделать шаги к выполнению его программы. Но горький опыт разочарований и поражений заставляет его молчать. Посмотрим, что выйдет из этого необычного начинания.

Между тем члены религиозных общин из Лондона и графств, собравшиеся в Малом парламенте, — в большинстве своем лавочники, небогатые сквайры, торговцы начинают действовать. Наиболее активным оказывается кожевник Прейзгод Бэрбон, проповедник из анабаптистов. Некоторые потом так и будут называть Малый парламент Бэрбоновым. Покоряясь агитации Бэрбона и подобных ему «фанатиков» из левого крыла, невиданный парламент с наивным усердием неискушенных людей берется за решение самых трудных задач. Они принимаются за реформу запутанного, изобилующего отступлениями, поправками, разъяснениями, крючкотворством английского права. Назначенный комитет должен свести всю массу английских законов в один небольшой кодекс. Они решают отменить суд канцлера и церковный брак; предлагают впервые попавшихся мелких воришек не судить, а отпускать с миром; запрещают сожжение женщин за колдовство.

Выдвигались смелые проекты перераспределения налогов в соответствии с доходами, отмены жалованья (на год) для офицерства, возмещения бедным общинникам убытков, нанесенных огораживаниями, уничтожения акцизов… Вот они ликвидировали систему откупов при сборе податей и взялись за церковную реформу. Феодальное право патроната, то есть право лендлордов выставлять кандидатов на церковные должности, было зачеркнуто единым взмахом мужицкой руки.

Но дальше — больше. Они принялись обсуждать вопрос о десятине — самом тяжелом для беднейшего населения налоге. «Пусть священнослужителей содержат те, кто в них нуждается», — заявили «святые». Повторявшееся еще со времен восстания Уота Тайлера крестьянское требование, кажется, вот-вот будет исполнено.

Кто знает, какой отклик вызвали эти волнующие перемены в душе Уинстэнли? Сведений о его жизни в 1653 году не сохранилось. Продолжал ли он странствовать по Англии в поисках заработка? Пытался ли устроить колонию бедняков на общинной пустоши в каком-нибудь из графств? Смешался ли с лондонской толпой, ищущей пропитания? Вернулся ли в Кобэм, чтобы снова пасти скот и мечтать о справедливой республике? Мы не сможем ответить на эти вопросы. С уверенностью скажем лишь одно: действия «святых», столь близкие к некоторым из его собственных требований, не могли оставить его равнодушным. Быть может, он в этот год составляет новый проект реформ, собирается что-то советовать парламенту, предпринимать, убеждать?..

Но если это и так, осуществить свои замыслы Уинстэнли не успел. Политика сектантов всколыхнула и возмутила всю собственническую Англию. «Святые» посягают на десятину, которая давно уже в большей своей части перешла в руки частных лиц! Они покушаются на собственность! И пресвитериане, и индепенденты, и офицеры, которых собрались лишить жалованья, не намерены больше терпеть «дураков», как позже назовет их Кромвель, раскаиваясь в своей собственной недальновидности.

А народ снова поднимает голову. Вот Лилберн, самовольно вернувшийся из изгнания после разгона «охвостья», оправдан судом под громкие радостные крики толпы и солдат, охраняющих судебную залу. Ходят слухи, что отменят не только десятину — и ренту лендлордам тоже не надо будет платить!..

Правящая верхушка понимает, что надо действовать решительно. Офицеры, используя уговоры и прямое давление, заставляют правое крыло парламента согласиться на самороспуск. Двенадцатого декабря они все вместе собираются до света, до прихода наиболее левых, активных «фанатиков», и скоренько решают, что «дальнейшие заседания настоящего парламента в данном его составе не послужат для блага республики, и потому необходимо передать в руки лорда-генерала Кромвеля те полномочия, которые члены парламента от него получили».

Когда радикалы-сектанты явились на заседания, парламента больше не существовало. Он проработал всего пять месяцев.

А четыре дня спустя, 16 декабря, в Вестминстере состоялась торжественная церемония принятия Кромвелем пожизненной должности лорда-цротектора. Согласно новой конституции, «Орудию управления», протектор должен был править страной совместно с парламентом из четырехсот человек, который избирался лицами, обладающими значительным имущественным цензом. Палату лордов заменял также пожизненный Государственный совет, назначенный высшими офицерами. Протектор имел обширную власть — он назначал и смещал должностных лиц, командовал милицией и флотом, ведал международными отношениями. Ни новые законы, ни новые налоги не могли вводиться без его согласия.

Церемония провозглашения протектората закончилась в Банкетном зале Уайтхолла — том самом, откуда морозным днем 30 января 1649 года Карл I шагнул на эшафот. Троекратный пушечный салют прогремел в четыре часа пополудни. Герольды в Сити, на Йалас-ярд и других площадях Лондона громко выкрикивали слова новой конституции. Если их слышал в этот день Джерард Уинстэнли, то он не мог не понять, что со свободой в Англии покончено. Открытая военная диктатура во главе с единоличным правителем — Кромвелем — увенчала буржуазную революцию. Отныне смешно мечтать о демократических реформах. Кромвель, как он сам говорил, стал теперь констэблем — полицейским, стражем порядка. И кто дерзнет, кто отважится на безумный и бесполезный шаг — обращаться к нему с проектами реформ или предложениями улучшить положение тех беднейших и презираемых, которых было большинство?

«ДЕТИ СВЕТА»

о и в тяжелых условиях протектората Уинстэнли продолжает искать. От следующего, 1654 года сохранилось два любопытных свидетельства.

Четвертого апреля Государственный совет получил от некоего «мистера Уинстэнли» петицию с просьбой разрешить ему ввозить хлопковую пряжу с целью «помочь беднякам Ланкашира». Автор петиции сообщал, что он уже занимался торговлей. Был ли это Джерард? Или один из его ланкаширских родственников? Это неизвестно. Однако желание «помочь беднякам» родного графства напоминает нам о вожде диггеров, душа которого всегда радела об униженных и несчастных. Это позволяет думать, что и после издания «Закона свободы» он напряженно ищет своего пути в мире.

В августе того же года Эдвард Бэрроу, один из вождей квакерского движения, сообщил в письме к Маргарет Фелл, его активной участнице, известной квакерам всей Англии, что в Лондоне он встретил Уинстэнли. И вождь диггеров сказал ему:

— Я верю, что вы, квакеры, посланы, чтобы завершить то дело, которое выпало нам на долю.

«Он был с нами», — заключает Бэрроу. Он не забыл, не