Мартин Лютер Кинг. Жизнь, страдания и величие - Уильям Роберт Миллер

С первого дня двенадцатилетней карьеры Мартина Лютера Кинга его целью, как и целью его сподвижников, была борьба с теми иллюзиями, которые белая Америка питала по отношению к самой себе. Кингу было необходимо выпустить из них воздух. В конечном счете, проповедуя свою мечту о братстве в ситуации драматического и упорного противостояния, Мартин Кинг сделал больше любого другого американца для того, чтобы выставить напоказ лживость хвастливых заявлений белой Америки о том, что она является землей свободы и равенства. Он так и остался непонятым, возможно, что и намеренно, как белыми либералами, так и темнокожими радикалами, которые хотели, и те и другие в своих собственных интересах, считать его гораздо более умеренным политиком, чем он был на самом деле. Первые одобряли, а вторые отвергали его приверженность ненасилию, подчиняясь одной и той же ошибочной логике. Они не обращали внимания на его настойчивые высказывания о власти черных и о достоинстве темнокожего человека. В результате можно сказать, что он оказался между белым либерализмом и воинствующим негритянским радикализмом.

Сам Кинг считал возможным привести белых либералов и черных радикалов к согласию. Он никогда не отвергал таких людей, как Стоукли Кармайкл, а просто пытался направить их воинственность в русло движения ненасилия. В чем он действительно потерпел неудачу ― так это в попытке разбудить совесть белой Америки. Но Америка одарила его восхищенным взором, а затем отвернулась, самодовольная, очень гордая собой за то, что поприветствовала его полусонной улыбкой. Ее совесть нуждалась в куда более серьезном раздражителе, иначе ей было не ощутить отчаянно бедственное положение чернокожей Америки ― нищенствующей, безработной. Белая Америка не хотела понять, что сама она отнюдь не невинна. Мартин Лютер Кинг хотел спасти душу Америки, и его гибель стала приговором, обвиняющим белую Америку в грехе расизма.

«Доктор Мартин Лютер Кинг был последним гением ненасилия, ― сказал Флойд Маккиссик через несколько часов после его смерти. ― Ненасилие в наши дни ― мертвая философия. Но убили ее не чернокожие люди. Ненасилие пало от рук белокожего народа, от рук белых расистов». Для Маккиссика, Кармайкла и других радикалов движение ненасилия умерло задолго до кончины самого Кинга. Еще в 1963 году черные радикалы типа Лероя Джонса атаковали теорию ненасилия как продукт того, что Джонс назвал «белым миссионерством». Основной посылкой Джонса стало его убеждение в том, что белым удалось привить неграм более первозданную форму христианства, чем та, которую они исповедовали сами. Негритянские церкви и колледжи были основаны на условиях, продиктованных белыми христианами. Подбирались педагоги, чтобы формировать мышление и поведение темнокожих студентов соответственно требованиям общества, в котором господствуют белые люди. Никто и не думал готовить студентов к равенству. Предрасположенность темнокожих верующих людей к непротивлению, говорил Джонс, была в них специально воспитана. Для Джонса, как и для Малколма Икса, негритянская церковь в ее традиционной и типичной форме ― это результат особой миссионерской деятельности белых. Такая церковь ― не приобщение аборигенов к братству верующих, а средство осуществлять над ними социальный контроль и разного рода манипуляции. Черным христианам, сказал как-то Джонс, сулят загробную компенсацию за то, что они смиряются со своей земной беспомощностью.

Следы того церковного воспитания, которое они впитали с молоком матерей, заметны в мышлении Джеймса Болдуина, Стоукли Кармайкла и других негритянских деятелей. Подобно Ницше, который был сыном и внуком священников-пиетистов, они не могли беззаботно отречься от своего христианского наследства и превратиться в равнодушных атеистов. Даже встав на сторону Антихриста, Ницше представлял Христа как архетип свободы духа. Подобная двойственность свойственна и Болдуину, и Кармайклу, и Элдриджу Кливеру, и многим другим деятелям, выступавшим в защиту силы черных и отвергавших ненасильственные методы борьбы. Можно сказать, что они столь же религиозны, как и Мартин Лютер Кинг, только их религиозность проявилась в отрицании религии. Они не просто отбросили идею ненасилия, как выбрасывают ненужную вещь, а, напротив, боролись с ней. И этим они отдавали должное идее ненасилия и самому Кингу в значительно большей степени, чем все некрологи и соболезнования, произнесенные и напечатанные белой Америкой. Избыточный надрыв, обычно усматриваемые в их призывах к черным взять власть, не обязательно свидетельствуют об их агрессивности. Но он, несомненно, свидетельствует об их солидарности с жертвами черных гетто. Однако эти призывы потенциально опасны.

Мартин Лютер Кинг в течение всей своей сознательной жизни оставался частью негритянской церкви. Он разделял свойственную ей набожность и страсть к старомодным псалмам и гимнам. Он также воспринял традиции американского протестантизма. Он говорил на языке Билли Грэма и любил старомодную риторику либерального протестантизма с характерным для нее цитированием устаревших авторов вроде Джеймса Рассела Лоуэлла и Томаса Карлейля. Если теологию Мартина Кинга рассматривать с точки зрения ее цельности и завершенности, то исследователь будет удивлен обилию в ней простых клише и общих мест. Как богослов-теоретик он кажется мало оригинальным, даже скучным, лишенным живых связей с современными ему течениями теологической и социологической мысли, с другими областями общественных наук. И все же, признав справедливость этих и ряда других критических замечаний, нельзя не согласиться с тем, что взгляды Кинга обладают неповторимой индивидуальной самобытностью.

Писатель Джеймс Болдуин, сын негритянского священника, сумел выразить некоторые из главных прозрений Кинга лучше самого Кинга. Судьба Америки, писал он в 1963 году, зависит от нашего признания того факта, что мы не являемся исключительно белой нацией. Мечта Кинга, которую он лелеял почти всю свою жизнь, которой он много раз делился со своими слушателями и о которой узнал весь мир во время его выступления у мемориала Линкольна, включала в себя веру в то, что американский народ можно спасти от расизма. И Кинг, и Болдуин относились к расизму как к порождению зла, а не как к результату деятельности плохих людей. Они рассматривали его как проявление человеческой глупости и призывали Америку к трансформации. «Целью такой трансформации, ― писал Болдуин, ― станет безусловное освобождение негров; того, кого так долго гнали и отвергали, теперь следовало бы заключить в свои объятия, не обращая внимания на возникающий риск».