Признание - Джон Гришэм

— Вы разве газет не читаете? Или у вас нет телевизора?

— Мне не кажется это столь очевидным.

— Да вы просто никогда не видите очевидного!

— Я не позволю вам говорить в таком тоне!

— Да ради Бога! Если вы действительно считаете, что мы должны выступить против семьи Драмм, то просто расписываетесь в своей некомпетентности и должны подать в отставку!

— Я готов подать в отставку!

— Отлично! И не забудьте прихватить с собой Кербера!

— На Кербера жаловались уже очень давно. Его вообще нельзя было брать в полицию и следовало уволить пять лет назад. И если он все еще служит, то это вина города, что наверняка будет озвучено в суде. Так ведь?

— Вне всякого сомнения.

— В суде? Здесь есть желающие довести дело до суда? Если так, то им надо пройти тест на определение коэффициента умственного развития.

Перебранка продолжалась два часа, и в запале все шесть членов совета часто говорили одновременно, не слушая друг друга. Прозвучало немало оскорблений и угроз, и консенсуса так и не достигли, хотя большинство, судя по всему, склонялось к мнению: суда следует во что бы то ни стало избежать.

Наконец перешли к голосованию. Трое выступили за увольнение Кербера, а трое хотели подождать дальнейшего развития событий. При равенстве голосов решающее слово осталось за мэром, и он проголосовал за увольнение. Детективы Джим Моррисси и Ник Нидхэм, принимавшие участие в марафонском допросе, завершившемся роковым признанием, перевелись в полицейские участки больших городов и давно уехали из Слоуна. Нынешний начальник полиции Джо Редфорд девять лет назад был заместителем и практически не принимал участия в расследовании. Его, впрочем, тоже предложили уволить, но это предложение не прошло.

Мистер Варнер поднял вопрос о применении слезоточивого газа в Сивитан-парке в прошлый четверг и потребовал осуждения этой акции городским советом. После часового горячего обсуждения решили вернуться к этому вопросу позже.

В среду вечером на улицах города было тихо и спокойно. После недели собраний и акций протестов, иногда выходивших за рамки закона, демонстранты и бунтари — как бы они себя сами ни называли — устали. Они могли сжечь весь город и на целый год парализовать его жизнь, но Донти все равно останется лежать в могиле на Гринвудском кладбище. В парк Вашингтона по-прежнему приходило много людей выпить пива и послушать музыку, но уже никто не хватался за камни и не проклинал полицию.

В полночь, следуя приказу, подразделения Национальной гвардии быстро и тихо покинули город.

Глава 41

Рано утром в четверг по электронной почте Киту Шредеру поступил вызов явиться к епископу, подтвержденный коротким телефонным разговором, в котором не обсуждалось ничего существенного. В девять часов Кит и Дана снова оказались в машине, но на этот раз они направились на юг по 35-й автостраде в сторону Уичиты. Сидя за рулем, пастор вспоминал, как всего неделю назад ехал по этой же самой дороге и слушал ту же радиостанцию, только тогда рядом сидел совсем другой пассажир. Ему удалось убедить Дану, что Бойетт вполне способен ее выследить и захватить. Учитывая, что Бойетта арестовывали много раз, он явно не относился к неуловимым преступникам, но пока оставался на свободе, Кит не хотел рисковать и выпускать жену из виду.

Пастор совсем забросил свои текущие дела по церкви. Благотворительная работа Даны и список дел в ее ежедневнике тоже могли подождать. Сейчас все их мысли занимала только безопасность семьи. Будь у Шредеров возможность и деньги, они взяли бы детей и отправились в дальнее путешествие. Дана беспокоилась за мужа. Он стал свидетелем ужасных событий, и пережитое будет преследовать его всю жизнь. Хотя он никак не мог повлиять на них и остановить казнь, эта трагедия давила на него тяжким бременем. Он не раз повторял, каким грязным ощутил себя после увиденного, как ему хотелось найти душ и смыть пот, въевшуюся грязь и чувство вины. Он плохо спал и мало ел, а когда возился с детьми, было видно, насколько трудно ему изображать веселье. Кит ушел в себя, и, хотя миновало уже несколько дней, боль не утихала. Казалось, он забыл даже о церкви — ни разу не заговорил о проповеди или предстоящей в воскресенье службе. На его рабочем столе скопилось множество напоминаний о телефонных звонках, на которые следовало ответить. Сославшись на головную боль, он попросил помогавшего ему священника подменить его на традиционном ужине с прихожанами в среду. У него никогда не болела голова, и никогда раньше он не оказывался больным и не просил его подменить. Все время он тратил на чтение материалов по делу Драмма и о смертной казни, смотрел передачи по кабельному телевидению, а некоторые фрагменты пересматривал по нескольку раз. С ним явно творилось что-то неладное.

Епископа звали Саймон Пристер. Церковь для него являлась единственной семьей, и все его обязанности сводились к мелочному контролю за подчиненными. Хотя его возраст не превышал пятидесяти с небольшим лет, будучи очень полным, он выглядел и вел себя, как человек старый. Волос у него почти не осталось — только неопрятные белые пучки торчали над ушами. Безобразный куполообразный живот свисал вниз, образуя складки над бедрами. У епископа никогда не было жены, которая бранила бы его за лишний вес и следила за тем, чтобы он носил одинаковые носки, а на рубашке отсутствовали пятна. Он говорил тихо и медленно, будто ждал, что слова придут свыше. За глаза его называли Монахом, обычно доброжелательно, но нередко и со злостью. Дважды в год — во второе воскресенье марта и третье воскресенье сентября — Монах приезжал, чтобы лично прочитать проповедь в церкви Святого Марка в Топеке. Лектор из него был отвратительный. В эти дни на службу приходили только самые стойкие прихожане, да и тех Киту, Дане и всем сотрудникам приходилось уламывать. Видя полупустую церковь, Монах выражал искреннюю тревогу по поводу немногочисленности паствы. Кита это всегда удивляло, поскольку он не мог вообразить, что где-то на проповеди епископа собиралось больше народу, чем у него.

Встреча не была срочной, хотя электронное письмо начиналось с тревожной фразы: «Дорогой Кит, я глубоко обеспокоен…». Саймон предлагал встретиться на будущей неделе и вместе перекусить, что было его любимым занятием. Однако Шредер решил не откладывать, поскольку все равно ничего не мог делать, и воспользовался этим предлогом покинуть город и провести день с Даной в Уичите.

— Не сомневаюсь, что ты это видел, — сказал Саймон, когда они с комфортом устроились за маленьким столиком, заказав кофе и булочки. В его руках была редакционная статья утренней газеты Топеки, которую Кит перечитал уже три раза.

— Да, — подтвердил Кит, помня, что с Монахом лучше разговаривать как можно лаконичнее. У того была привычка подхватывать отдельные слова и, связав их, затянуть петлей на шее собеседника.

Монах всплеснул руками и откусил от булочки, но во рту оказалось не все — большая крошка прилепилась к нижней губе.

— Пойми меня правильно, Кит, — начал Монах, — мы все тобой очень гордимся. Какое мужество! Презрев опасность, ты устремился в зону боевых действий ради спасения человеческой жизни. Это потрясающе!

— Спасибо, Саймон, но я не помню, чтобы ощущал какой-то прилив смелости. Просто отреагировал на события.

— Ладно, ладно, не скромничай. Но ты, наверное, пережил настоящий шок? Как ты все это перенес, Кит? Насилие, люди, осужденные на смерть, общество Бойетта? Уверен, это было ужасно!

Шредеру совсем не хотелось говорить о случившемся, но Монах уже приготовился слушать, всем своим видом демонстрируя, что он весь внимание.

— Саймон, вы же наверняка читали газеты, — попытался отговориться Кит, — и все сами знаете.

— Кит, сделай мне одолжение. Расскажи, как все было.

И Шредеру пришлось уважить Монаха, который каждые пятнадцать секунд прерывал рассказ возгласами «Невероятно!» и «Боже милостивый!». Когда он в очередной раз взмахнул головой, крошка сорвалась с губы и упала в кофе, но он этого не заметил. Кит приберег последний зловещий звонок Бойетта для финала повествования.

— Боже милостивый!

Монах проводил встречу в свойственной ему манере. Начав с неприятного — с редакционной статьи, — он перешел к приятному, то есть к рассказу Кита о своей поездке, а потом неожиданно снова вернулся к причине их встречи. Воздав должное мужеству Шредера в первых двух абзацах, автор статьи обрушился на него, обвиняя в умышленном нарушении закона, хотя, как и юристы, затруднялся точно квалифицировать совершенное им правонарушение.

— Надеюсь, ты обратился за услугами к первоклассному адвокату, — заметил Монах, демонстрируя готовность дать ценный совет, если в этом возникнет необходимость.

— У меня отличный адвокат.