Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава

об «Одержимом творчеством». Я действительно использовал Бакина только для того, чтобы высказать некоторые свои мысли. В западной литературе таких примеров можно найти сколько угодно. Подобные опыты кажутся мне плодотворными. Правда, при этом происходит искажение фактов, но, в общем, они вполне оправданны. (…)

Ваш Гаки

ПИСЬМО МИДЗУМОРИ КАМЭНОСКЭ[266]

26 декабря 1922 года, Табата

Мидзумори Камэноскэ-сама!

Простите, что пишу на бумаге для рукописей.

Хочу сказать Вам кое-что по поводу инцидента, возникшего в связи с пролетарской литературой. Это весьма серьёзно. Не принадлежите ли Вы к пролетарской литературе? Прочитав несколько Ваших критических статей, я подумал, что Вы сражаетесь за пролетариат. Потому и посчитал Вас пролетарским писателем. Это никак не связано с тем, что Сасаки-кун, исходя, видимо, из предположений Мудзумори-куна, безоговорочно причисляет Вас к ним. Пролетарских писателей я особенно не читаю. Но у Вас есть произведения, которые представляются мне интересными. Поэтому я и указал Ваше имя. Дурных намерений у меня не было. Ни насмехаться, ни язвить я тоже не собирался. Если же Вы это так воспринимаете, то, возможно, виной тому проявленный мной недостаток писательского такта. Если Вы опасаетесь, что упоминание Вашего имени будет неверно понято кое-кем, не стесняясь вычеркните всё, что я о Вас написал. Прочитав Вашу открытку, я был несколько удивлён. Я предполагал, что принадлежность к пролетарским писателям определяется не материалом или ещё чем-то, содержащимся в произведении, а левыми тенденциями самого писателя.

Жду ответа. Если возникшая проблема доставила Вам какие-то неприятности, ещё раз прошу простить меня. Мне бы очень хотелось встретиться с Вами и подробно объяснить истинную суть происшедшего.

Акутагава Рюноскэ

1923

ПИСЬМО ОАНЕ РЮИТИ

25 марта 1923 года, Югавара

В последние дни всё время идёт дождь, я несколько раз звонил в Академию художеств, но внятного ответа так и не добился, поэтому отказался от мысли посмотреть выставленные там картины и в конце концов поехал сюда. Ты смотрел?

На следующий день после моего прибытия приехал человек из «Кайдзо» и стал настойчиво требовать, чтобы я написал для журнала, чем отбил у меня всякое желание писать. Камэ-сан умер, и дом осиротел. Гончарную мастерскую теперь превратили в лавчонку поделок из камфарного дерева. (…)

Преследуемый «Кайдзо», ничего не делаю. Никак не могу прийти в себя. В соседнем номере живёт пожилой адвокат с сыном, в приступе гнева он раздражённо ругает горничную и вообще всё на свете, а ночами страшно храпит – таково моё житье. Внизу поселилась женщина, играющая на кото, – она страшная засоня, встаёт не раньше двенадцати. Внешне похожа на медсестру Ота. Однажды, когда её муж промывал проявленные и отпечатанные в бане фотокарточки, она подошла и сказала: «Нет, это не прежние неумелые дерьмовые фотографии, а умелые дерьмовые». Такой женщины следует опасаться. Я живу, разумеется, не в главном доме, а во флигеле. И жду, пока двадцать шестого в главном доме освободится тихая комната. Потом переберусь в неё. В городе открылось много новых лавок. Раз в неделю привозят фильмы. Это хорошо. Хотя ещё ни разу в кино не ходил. У нашей собаки течка, и, когда я иду на почту отправить письма, меня сопровождают огромные псы, которые без конца грызутся между собой. Готов ли протез? На днях продолжу свою болтовню в открытке.

Кланяюсь.

1924

ПИСЬМО САЙТО САДАЁСИ

25 марта 1924 года, Табата

Садаёси-сан!

Прости, что пишу на бумаге для рукописей. Ты глубоко ошибаешься, утверждая, что я не отвечаю на твои письма. Я получил от тебя всего три письма, включая это, последнее. (Ты утверждаешь, что оно четвёртое.) Далее, коль уж ты добрался до Бэппу, я надеюсь, и в Токио заедешь. А когда будешь в Токио, мы с тобой как следует поразвлекаемся, решил я легкомысленно, потому и не писал. А ты возмущаешься. Почему ты так торопишься обратно в Китай? Жить в Ханькоу ужасно – ты со мной не согласен? Может, обманешь домашних и выберешься на пару деньков в Токио? Расходы по твоему пребыванию в Токио беру на себя. (Не возмущайся – я не собираюсь тебя унижать.) Может, и вправду удастся? Примерно с пятого числа будущего месяца я совершенно свободен. Если ты приедешь в это время, сможешь поселиться в гостинице рядом с моим домом. И Савамаса и Садандзи сейчас выступают, а такому человеку, как ты, посмотреть на токийское пепелище, я убеждён, весьма полезно. Постарайся. Мне бы тоже хотелось увидеть твоё цикадье лицо, и именно сейчас я начинаю освобождаться от работы, не то что когда пришло твоё первое письмо – тогда дел у меня было невпроворот. В десятых числах сентября прошлого года мы с Нисикавой[267] провели вместе несколько дней. Бедняжка – у него сгорело всё, что он привёз из Европы. У Накахары[268] в Йокогаме тоже, кажется, сгорело всё до нитки. Я сохранял полнейшее самообладание. Дело в том, что я был простужен и боялся, что, если начну суетиться, поднимется температура. Наша третья средняя школа сгорела дотла. Со-тян (Ёсида, сын плотника) погиб во время пожара. Сегодня встречался с одним китайским студентом. Говорят, он участник выходящего в Шанхае журнала «Содзо». Я снова возлюбил Китай. Захотелось опять побродить по улочкам, где прогуливаются свиньи. Нет, на этот раз думаю отправиться в Европу. Но нужно раздобыть денег, поэтому даже не знаю, когда удастся осуществить эту мечту. Ты предприниматель, и твоё назначение – наживать деньги, тебе следует побыстрее нажить их и стать моим патроном.

Мои книги, выпущенные «Сюнъёдо» и «Кайдзося», все до одной сгорели. Но, к счастью, лучшие из моих сборников, «Расёмон» и «Кукловод», ещё не все были распроданы в магазинах этих издательств и уцелели.

В будущем месяце мы с Кикути поедем вдвоём в Кумамото, но это ещё очень неопределённо. Если ты к тому времени ещё будешь в Бэппу, с удовольствием посетим тебя. Как я уже писал, если сможешь приехать в Токио, обязательно телеграфируй.

Твой Акутагава

Р. S. Ты всё ещё холостяк? А у меня двое сыновей.

ПИСЬМО ТАКАХАСИ КЭНДЗИ[269]

22 октября 1924 года, Табата

Такахаси Кэндзи-сама!

Извините, что пишу на бумаге для рукописей. Благодарю, что Вы снова написали мне. Я испытываю большую радость, что такой человек, как Вы, проявляющий столь большой интерес к науке, читает мои статьи. Итак, Ich-Roman. Вы должны согласиться, что, когда рассказчик пишет от своего имени (Ich) – это не обязательно автобиографический роман. Вам с Ямагаси, по-моему, здесь есть над чем подумать. Я скорее сторонник точки зрения Майера и Оферманса,