Короля играет свита - Елена Арсеньева

— Перестаньте издеваться! — Зубов, чувствовалось, был уже на последнем пределе терпения. — Я перенес его в спальню, ну, я, понятно вам?

Князь Каразин ничего не ответил, только почтительно и поспешно кивнул, в чем тоже, чувствовалась нескрываемая насмешка, ну а Алексей едва подавил в себе желание ехидно спросить Зубова, ему что, стало боязно, что труп Талызина простудится, оттого-то он и дал себе труд втащить его на второй этаж и устроить поудобнее в постели… заодно завалив лицо подушкою?

— Понимаете, я хотел, чтобы эта смерть выглядела как нечто особенное, — вдруг смущенно проговорил хозяин дома. — Не как несчастная случайность, а как некий удар грома, поразивший предателя. Ведь Талызин был первым среди тех, кто остерегал государя от ссоры с Римом, кто настаивал на сохранении и возвеличении Мальтийского ордена, а главное, учреждении масонской ложи, на расширении сети иезуитских училищ, ну и, разумеется, постоянно проповедовал идею унии церквей.

И если никто из нас, из всех, замешанных в деле 11 марта, старался никогда не говорить об этом (вы знаете, что братья мои, Николай и Валерьян, сами покинули Петербург, другие тоже старались держаться в тени, и даже фон дер Пален не намекнул императору, что мог ждать хотя бы подобия благодарности с его стороны, а не фактического изгнания!), то генерал, в отличие от прочих, не оставлял императора своими намеками. Я знал, что его непрестанно подзуживают отцы-иезуиты, поэтому решил, что, если смерть его будет обставлена как убийство, если ни у кого не останется сомнений в том, что произошло именно убийство, — всё это сильно воздействует на общественное мнение.

Он несколько напыжился, расправил плечи, явно гордясь своим замыслом, и Алексей вдруг вспомнил пересказанный ему Каразиным титул Зубова: “Светлейший князь, генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациями генеральный директор, главно — начальствующий флотом Черноморским, Вознесенского легкою конницею и Черноморским казачьим войском, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, шеф Кавалергардского корпуса, Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, член Государственной Военной коллегии, почетный благотворитель Императорского воспитательного дома и почетный любитель Академии художеств”.

В этих пышных эпитетах, в этой задумке относительно воздействия “на общественное мнение” был весь Зубов — богатый честолюбец, в душе так и оставшийся мальчишкой, который тешится более выдумкой, чем реальностью, и до сих пор не понял, что всякое деяние имеет свои последствия. А уж, казалось бы, кто как не он, должен был сие понимать!

Князь Каразин вдруг резко отер пот со лба и уселся рядом с Алексеем на диванчик.

— Воля ваша, милостивые государи мои, но я что-то окончательно перестал отделять зерна от плевел. Опять не сходятся концы с концами! Ежели следовать вашей логике, Платон Александрович, убийство генерала должно было остаться нераскрытым. Таинственная месть таинственных людей за его приверженность госпитальерам и прочим поганым масонам, так?

— Так, — нехотя проронил Зубов, которому, пр всему было видно, изрядно надоела затянувшаяся беседа.

— Однако же что мы видим в действительности? Вся тяжесть вины обрушилась на нашего юного друга. Было сделано все, чтобы, не побоюсь этого слова, подвести его под монастырь. Объясните, как это произошло, почему изменились ваши планы?

— Ну, так вышло, — пробормотал Зубов, обратив на Алексея свои действительно прекрасные миндалевидные глаза. — Конечно, это, наверное, было жестоко по отношению к вам…

— Наверное! — хмыкнул Каразин, но Зубов сделал вид, что не расслышал, и продолжал:

— Дело в том, что я никак не мог отпереть потайные ящички. Ключ не подходил. Одна бороздка оказалась великовата, ее необходимо было подпилить. Понятно, напильника у меня с собою не было. А вы начали расхаживать по дому, искали того, кто нашумел — ну, я, конечно, и впрямь немножко нашумел, признаюсь! — вы вели себя как-то очень по-хозяйски, и у нас возникли опасения.

— У нас? — резко спросил Каразин.

— У нас? — чуть слышно выдохнул Алексей.

— У нас с Ольгой, — пояснил Зубов. — Она все это время была со мной, помогала мне в поисках и во всем остальном. И вот, когда мы убедились, что вы не случайный гость, который вот-вот уйдет, убедившись в отсутствии хозяина, что вы, вполне возможно, уходить вовсе не намерены, мы решили отвлечь вас каким-нибудь радикальным средством.

— Да уж! — пробормотал Каразин. Алексей вздрогнул. Как это тогда сказал Бесиков? “Она одурманила, опьянила вас, заставила потерять голову. Вы забыли все свои прошлые намерения. Теперь вы могли думать только о ней…”

Правда, радикальнее этого средства и придумать было трудно!

Ольга Александровна слушала брата, не шевельнувшись.

— Ольга спустилась по черной лестнице и вошла в дом с парадного крыльца. Я предполагал, что она займет вас разговорами, но моя сестра-создание увлекающееся…

Сказав это, Зубов словно бы сам устыдился неприкрытого цинизма, прозвучавшего в его словах, и отвел глаза. И все отвели глаза от Алексея, жалея его, даже Бесиков с Варламовым, а сам он только и мог, что зажмурился, словно ему стыдно было глядеть на белый свет. И только та, которой сейчас действительно должно было быть стыдно, не отвела взор, а неотрывно смотрела на измученное, бледное лицо юноши, и в глазах ее… странное, непостижимое выражение таилось в них, но кто сейчас дал бы себе труд посмотреть в ее глаза!

— Когда, я хочу сказать, потом… — с неловкостью продолжил Зубов, который по натуре своей отнюдь не был человеком жестоким, просто недальновидным и беспечным, — ну, уже потом, когда вы, сударь, уснули, я показал сестре найденные в тайниках бумаги.

В основном это все была переписка генерала с братьями-масонами и братьями-иоаннитами, а также с братьями-иезуитами (наш пострел, видите ли, везде поспел!), ну и нашли мы письмо великого князя, разумеется, однако на дне потайного ящика обнаружили еще и завещание Александра Федоровича Талызина, отца нашего генерала. Сей господин, отказывал все свое немалое состояние первому своему внучатому племяннику. Я, честно признаюсь, ничего в сем особенного не увидел, ну, завещание и завещание, просто удивился, что отец обделил сына в пользу какого-то дальнего родственника. Однако Ольге пришла мысль обшарить вашу одежду, и там мы обнаружили письмо тетушки вашей, Марьи Пантелеевны, и ваши подорожные бумаги. Вообразите наше изумление, когда мы поняли, что вы и являетесь тем самым человеком, который станет наследником старика Талызина! Мы также поняли, что отцовское завещание было генералом преступно утаено.